(…Назад)

Глава 3

Мирема

Парела дважды заглядывала в комнату дочки и оба раза видела девочку спящей в неизменной позе.

Но на этот раз между проверками прошло слишком много времени. Гораздо больше обычного. Неизвестно, чем была занята мать. Мирему это интересовало меньше всего. Она лежала со старательно прикрытыми глазами и не могла дождаться, когда наконец можно будет поиграть с Кадаме и Певакой. Мама всегда заглядывала к ней два раза, так что шевелиться раньше времени было никак нельзя. Сначала девочка помнила, что должна сообщить друзьям что-то чрезвычайно важное. Но могла ли она думать о чем-то важном достаточно долго?! Вообще когда вот так лежишь, когда нельзя даже шелохнуться, даже почесаться, все тело как на зло начинает зудеть. И забыв о чем-то очень важном Мирема принялась измышлять всякие забавные игры.

Помимо воли она заулыбалась. Тут мать как раз заглянула в дверь. Увидев на личике дочурки милую улыбку Парела решила, что ей снится хороший сон, тихонько заперла дверь и ушла помогать мужу.

Мирема тотчас села на постели и принялась с наслаждением чесаться. Потом тихонько встала, зажгла тусклое аварийное освещение и отключила автоматический мышелов. Прислушавшись, не доносятся ли из-за двери шаги, прокралась в угол комнаты, присела на корточки, отвинтила небольшую крышку, за которой красиво поблескивали электроразъемы и тихонько позвала:

— Крысятики!

И еще раз:

— Крысятики-и-и! Вылазьте.

— Пикс! Пиц! — раздалось из отверстия. Не прошло и полминуты как оттуда выскочили две серовато-бурые крысы. Та, что побольше, беспокойно забегала по полу, а другая уселась около отверстия на задние лапки и принялась умываться.

— Так, Кадаме, я с тобой больше не вожусь! — рассердилась Мирема. — Ты чего тут разбегался? Я же учила тебя вытирать лапы, потом здороваться, а потом входить. Вот наша девочка молодец.

Мирема была строга со своими подопечными, когда те не слушались, и ласкова, когда все шло как ей хотелось. Совсем как мамочка Паре. Она очень решительно посмотрела на не в меру расшалившегося Кадаме и принялась ласково почесывать брюшко умывающейся крысе. Но та неожиданно прыгнула в сторону, упала на передние лапки, открыла маленький розовый ротик и грозно пискнула.

— Ты чего? — удивилась Мирема, однако тут же сообразила, в чем дело и строго обратилась к первой крысе: — Вот видишь, Кадаме, когда ты себя плохо ведешь, наша девочка берет с тебя пример и тоже плохо себя ведет. А ну иди сюда, непослушная девчонка! Здравствуй.

Девочка протянула крысе палец и повторила:

— Здравствуй, Певака.

Крыса смущенно пискнула, схватила Мирему за палец своей крошечной лапкой, покрытой редкими бурыми волосками, и часто-часто запищала.

— Здравствуй, хорошенькая девочка Певочка, маленькая моя, — ласково приговаривала Мирема. Высвободив палец подставила крысе ладонь и приказала:

— А теперь здоровайся по-крысячьи.

Певака потерлась мордочкой об ладошку девочки и засвистела.

— Умница, — похвалила ее Мирема и обратилась к первой крысе, которая успела уже взобраться на самый верх стены, обитой мягкой ворсистой тканью: — Эй, Кадаме, ты еще долго мне будешь не слушаться меня? А ну марш мне умываться и здороваться! Ты чего такой противный сегодня? Кушать хочешь?

Кадаме тотчас спрыгнул на пол, подбежал к Миреме и затараторил:

— Пил! Пил-пил! Пикс! Пиц-пиц-пикц!

Девочка немедленно обо всем догадалась, всплеснула руками и заохала. Совсем как мамочка Паре, когда дядя Ан забывал приносить из рубки в каюту-столовую грязную посуду, и ее там скапливалась целая гора.

— Ну конечно, папа Фил, ваш крысячий дедушка, поставил на складе новый мышелов, и вы совершенно голодные. Так я и знала.

— Пил! Пил! —Подтвердили обе крысы и принялись усердно скрести лапками по полу.

— Вот уж я задам вашему крысячьему дедушке папочке Филу! Будет знать, как обижать моих деток, — пообещала легкомысленно Мирема (хотя на самом деле она ничего и не собиралась говорить папе, однако сейчас девочка жила игрой, а по игре она обязана была вступиться за обиженных. — А сейчас играемся в “дочки-матери”, и я вас накормлю. Только пусть Кадаме все равно сначала поздоровается, а то я не буду с ним водиться. И умоется. Мыться, Кадаме, мыться! Мыть лапки! Здравствуй. Здравствуй, Кадаме, хороший мальчик, храбрый мальчик.

Кадаме поздоровался с Миремой двумя способами и уселся рядом с Певакой в выжидательной позе.

— Молодцы. Примерные детки, — похвалила их девочка и важно сказала: — А теперь играемся в “дочки-матери”. Я буду матерь, Певака будет дочка, а Кадаме будет тоже дочка.

Из маленькой сумочки, висевшей под самым мышеловом, Мирема достала две кукольные тарелочки и кусок колбасы. Разломив колбасу пополам положила куски на тарелочки и позвала:

— Дочки, ваша матерь пришла, вам колбасы принесла. Идите обедать.

Некоторое время она наблюдала за животными, потом достала из той же сумочки салфетку и постелила возле отверстия, из которого крысы появились.

— Бедненькие дочки, — приговаривала Мирема, устраивая “постель”. — Крысячий дедушка Фил целый день не давал вам покушать. Проголодались. А раз маленький, то разве легко бегать по кораблю голодным? Ничего, сейчас поспите... Эй, Певака, ты что вытворяешь?

Крыса успела съесть всю свою колбасу. Теперь она неожиданно набросилась на Кадаме, хоть была меньше, и отогнала его от полной еще тарелочки. Кадаме почему-то послушно отбежал в сторону и с завистью наблюдал за Певакой.

— И как тебе не стыдно! — возмущенная ссорой примерных крысятиков Мирема попыталась восстановить справедливость, оттолкнув Певаку и подзывая Кадаме. Тот не шел.

— Ну как хочешь. Папочка Фил, ваш крысячий дедушка, говорит, что мальчики должны уступать девочкам, — Мирема смешно сдвинула брови к переносице, изображая строгость.— Но ведь мы играемся в “дочки-матери”, и вы две мои дочки... — она подумала немного, но окончательно запутавшись в том, мальчик сейчас Кадаме или девочка решила: — Ладно. Наверное дочка Кадаме сегодня где-нибудь еще накушалась. Ты уже, Певака?

Та быстро-быстро дожевывала угощение над пустой тарелочкой.

— А что надо сказать, когда встаешь из-за стола? — строго спросила Мирема.

— Пик! Пиц! — ответили крысы.

— На здоровье. А теперь пошли... Кадаме, куда ты опять?

Кадаме вновь полез на стену, на этот раз по свисающим стеблям декоративного цветка. Там он повисел немного, отчаянно вертя головой и время от времени принюхиваясь, потом вдруг прыгнул на стул, оттуда на кровать, на пол и с отчаянным писком заметался по комнате, стараясь впрочем не приближаться к мышелову. На мгновение девочкой овладело смутное чувство тревоги, однако она была слишком сердита на крысу за ее безобразное поведение.

— Да что с тобой сегодня, дочка Кадаме?! А ну умываться и спать! Вон дочка Певака уже в постельке. Вам же завтра идти в крысячью школу. За хорошее поведение я дам дочке Певаке конфетку, а ты, противная дочка Кадаме, ничего не получишь. И я на тебя обиделась. Вот.

Певака с удовольствием съела принесенную девочкой конфету, пискнула и опять улеглась на салфетку. Кадаме тут же подбежал к Миреме и принялся клянчить сладенькое. Однако она была непреклонна, как в подобных ситуациях мамочка Паре. Кадаме обиделся и удрал под кровать. Девочке стало жаль его. Она легла на пол и позвала:

— Кадаме, Кадаме! Вылазь! Пока Певака спит, поиграемся в другую игру. А дочкой ты уже не будешь.

Кадаме пропищал что-то сердитое и из-под кровати не вылез.

— Ну так сиди себе там, вредятина.

Мирема подошла к салфеточке и приказала:

— Вставай, Певака. Мы пока не играемся больше в “дочки-матери”. Мы играемся в легенды.

Крыса села и внимательно уставилась на девочку блестящими глазками-бусинками.

Легенды — это как будто сказка, только ее сочинил непонятно кто, — пояснила Мирема, пытаясь придать голосу мамины интонации. — Сейчас мы будем играться в легенды “Сырная хитрость”. Это вообще не я придумала, а придумала только, что мы будем играться, пока лежала и ждала, что мамочка меня проверит... — девочка сбилась и беззаботно закончила: — Ну в общем долго рассказывать. Сначала я буду Жадный Король, а ты будешь Главная Крыса. А кем ты будешь потом, я скажу.

И вместе с Певакой она принялась разыгрывать любимую сказку. Когда дело дошло до уничтожения гусениц и саранчи, девочка раскрошила по полу кусочек хлеба и воскликнула:

— Вот ваши враги! Ешьте их, мои крыски.

Повторять приглашение не требовалось. С громким писком Певака набросилась на воображаемую саранчу. Кадаме выскочил из-под кровати и с удовольствием присоединился к ней.

— Ага, Кадамка-вредамка, я же говорила, чтоб ты вылазил! Вот ты какой, — пожурила его Мирема. — Ладно, играйся. Будешь Крысячьим Мудрецом.

Девочка искренне восхищалась скоростью, с которой крысы уничтожали “войско”. Иногда Певака отгоняла Кадаме от очередной корки, и тот каждый раз уступал, чем чрезвычайно удивлял Мирему.

Когда саранча была истреблена (до последней крошки), девочка изобразила в лицах отказ Жадного Короля от уплаты жалованья сыром и тайный крысиный совет. Предложение об устройстве под кроватью подвала для заманивания всех “деток” было встречено исполненным энтузиазма писком. Тогда девочка посадила Певаку на ладонь и закружилась по комнате, напевая:

— Крыска, крыска,

Вот сосиска...

Прежде чем Мирема допела куплет, Кадаме оказался у нее на плече и схватившись лапками за нежные волосики девочки отчаянно заверещал.

И тут внутренний голос заставил Мирему обратить внимание на то, что у крысы распух животик, а из густой шерсти торчат кончики набухших сосков!

—Певака, да у тебя... у тебя же скоро... будут... маленькие... — с замиранием сердца пролепетала девочка.

— Пик! Кикс! Пиц! Пиц! — пропищал Кадаме, а потом даже засвистел: — Фиц! Фиц!

— У тебя будут маленькие крысятики, а я даже и не увидала. Вот глупая!

Сколько событий и возможностей сразу! У Певаки будут маленькие. С ними тоже можно будет играться. Им нужно будет придумать имена. Она сама становится крысячьей бабушкой, папочка Фил — прадедушкой, мамочка Паре — прабабушкой. Дядя Ан тоже кем-то обязательно становится, только непонятно, кем именно...

И забот теперь прибавится: нужно будет наделать маленьким крысятикам игрушек, вышить им отдельную спальную салфетку, выделить пару кукольных тарелочек и научить есть непременно из них...

— Раз так, надо устроить вам крысячью свадьбу, — серьезно сказала Мирема. Она достала из другой сумочки желтые нитки и обмотала переднюю правую лапку сначала Кадаме, затем Певаке. Потом положила на салфетку две небольшие конфетки и сказала:

— Вот вам, крысятики. Я вас наженила браслетиками, теперь идите кушать свой свадебный пир. Я вам уже давала конфетки, но это не в счет, это женительные.

— Будешь обязательно приводить ко мне маленьких, Певака, и я буду с ними играться, а ты можешь помогать Кадаме работать, — напутствовала девочка будущую маму, пока “молодожены” угощались. — Когда я была еще маленькая, не то что сейчас, у меня тоже была бабушка, и она со мной тоже игралась. Но это было аж сто лет назад, а теперь у меня бабушки нету, и я живу совсем одна с мамочкой, папочкой и с дядей Аном. Раньше мамочка Паре со мной много игралась, а теперь я уже выросла совсем взрослая, и мамочка со мной меньше играется, а помогает папе Филу. А папочка со мной тоже раньше игрался, а теперь только работает.

“Молодожены” внимательно слушали Мирему, вскарабкавшись к ней на руки и изредка тихонько посвистывая. Девочка вспомнила, как бабушкина собачка давным-давно выродила собачат и принялась инструктировать на этот счет Певаку:

— Тебя повезут в крысячью больницу. Там есть докторы-крыски. Они ходят в докторских халатиках и в докторских шапочках, и ты их не бойся, — Мирема пришла в восторг от собственной выдумки, смешанной со смутными и осторожными рассказами мамы, и тут же поверила в эту выдумку. — А Кадаме будет бегать возле крысячьей больницы с конфеткой. Конфетку я ему дам. А когда ты выродишь маленьких крысятиков, он сразу даст им конфетку, потому что она самая вкусная.

И тебе тоже даст конфетку, потому что я дам ему целых две конфеты, тогда и тебе хватит. Вот. А крысятики будут совсем маленькие и глупенькие, и голенькие, и будут тыкаться в тебя носиками и пищать: “Мамочка Певака, дай нам кушать”. А в крысячьей больнице будут еще другие маленькие крысятики, целая куча, и они тоже будут пищать и просить своих мам...

Смотревший в глаза девочке Кадаме пронзительно пискнул. Мирема замолчала. Счастливая улыбка постепенно сползла с ее личика, глазки расширились. Неизвестно почему, но Мирема вспомнила.

— Ой, крысятики... Ой, какая я глупая... Я же хотела вам сказать, но мамочка так долго не шла во второй раз, что я и забыла... Вас же... вас же завтра... прогонять будут!

— Пил! Пил! Фиц! Пикс-пиц! Пил! — верещал Кадаме.

— Ой, что же делать, крысятики? А может... может, вас не прогонять будут, а... убивать? Ой-е-ей! Мамочка мне конечно наврала, что прогонять. Дядя Ан так и говорил папочке про санитарную обработку. А когда они обработы... обрабатывали насекомых, те попадали лапками вверх совсем дохлые! Взрослые врут детям, всегда врут. Кода они врут друг другу, то это называется “в душе поэт”, а когда детям, то это так и надо. А когда им скажешь, что врут, так они говорят, что так говорить некрасиво. И мне врут, что я большая, и все-все-все врут!

По щечкам Миремы ползли слезы.

— Пицк! Пикс! Пи-пи-пиц! Кикс-кикс! — волновались крысы.

— Значит, Певака выродит маленьких, а они все поумирают?! И вы поумираете?! И маленькие будут пищать: “Мамочка Пева, папочка Кад, спасите нас”, — и никто их не спасет!

Девочка рыдала, сидя на полу. Крысы метались вокруг и отчаянно верещали.

***

— Ну Парг, ну миленький, ну долго нам еще?

Населяющие планету существа постоянно контролировали движение космических аппаратов. Чтобы их не обнаружили раньше времени, Паргаме подвел корабль почти вплотную к отслужившему свое спутнику, который вот-вот должен был упасть.

— Дая, в твоем распоряжении четверть витка по орбите. Ты... ты случайно не передумала?

Она сердито сдвинула брови.

— Разве мы не все обговорили?

Муж удрученно поджал губы.

— Лучше скажи, в какой район пойдет эта рухлядь.

— Спутник должен упасть в огромный океан. Я подправлю траекторию так, что это произойдет не слишком далеко от берега. В нужный момент мы отстроимся и пойдем круто вниз. На локаторе будет видно, что спутник распался пополам.

—Послушай, Парг, а мы встретим... этих?.. Их?

Глаза Даяты сверкали подобно двум зеленоватым звездочкам. Она ждала ответа. А муж отвечать не хотел. Он вообще был бы несказанно рад, если бы только жена передумала.

— Средненькие шансы, — проговорил наконец Парг со вздохом.

— Тогда выбери для прикрытия какую-нибудь другую колымагу! — запротестовала Даята. — Я вовсе не желаю затратить впустую столько усилий.

— Да встретишься ты с ними, встретишься, — поспешил заверить ее Паргаме, видя, что жена взволнована не на шутку, а всевозможные уловки и оттяжки ничего не дают. — Только прошу тебя в самый последний раз... Ведь за миллион лет состояние биосферы здорово ухудшилось!

— Ты сам говорил, что в зеленых зонах континентов можно даже жить некоторое время, значит, не так уж оно плохо.

— Говорил, — согласился Паргаме.

— Какой же ты несносный! — воскликнула Даята. — Давай вниз.

Паргаме послал в спутник небольшой импульс. Тот качнулся и начал медленно снижаться. Под его прикрытием пошел на посадку легкий кораблик молодоженов.

***

— Здравствуйте, господин Венсон, — без особого энтузиазма сказал доктор, разворачивая веером и вновь складывая пачку фотоснимков.

— Как, разве вы не рады? Не “очень рады” меня видеть? — спросил пациент ковыляя в свой угол.

Доктор промолчал.

— Ого, я чувствую, вы стали полоскать рот не только после моего ухода, но и перед приходом! — воскликнул Венсон принюхавшись. — Мой вам совет: не принимайте все это слишком близко к сердцу. Конечно, вне стен вашего очаровательного заведения я потреблял неаппетитные кушанья, но не вы же...

— Прекратите, господин Венсон, — попросил доктор. Пациент пожал плечами.

— Вы, между прочим, не прекращаете полоскать рот или хотя бы добавлять в воду эссенцию...

— Перестаньте наконец ломаться!!! — заорал доктор и хватил кулаком по столу.

— Пожалуйста, — вежливо сказал Венсон и с философским видом уставился в окно, за которым зеленел чудесный больничный садик, залитый яркими солнечными лучами.

Доктор знал, что проиграл. Проиграл окончательно и бесповоротно. Венсон как был загадкой, так загадкой и остался. А вот он сам, его мысли и образ действий для пациента никакой тайны не составляли. Перед самым приходом мучителя доктор решился наконец на капитуляцию; он собирался предложить Венсону некий компромиссный план, выгодный им обоим. Однако пациент начал издеваться, едва переступил порог кабинета, и в докторе мгновенно взыграло самолюбие. Он ни за что не желал сдаваться на милость циничного, бессердечного победителя!

— Так и будем сидеть? — спросил Венсон. Доктор вздрогнул. Оказывается, противник ждал, что он попросит пощады! Это уж слишком...

— Пожалуйста, господин Венсон, не воображайте, что из-за ваших фокусов я потерял аппетит и сон, — сказал он как можно спокойнее и включил кондиционер.

— Ну, раз вы пытаетесь приписать мне подобные мысли, дела у вас и впрямь никуда, — пациент ехидно усмехнулся. Доктор понял, что совершил ошибку, сглотнул слюну и опустил глаза.

— Ничего я вам не приписываю, — сказал он осторожно. — Почему вы так решили?

— Потому что вы не хотите, чтобы я так думал. Потому что это показывает, насколько у вас сдали нервы. А ведь я честно предупреждал: не напрягайте мозги.

— В конце концов это моя работа. И не ваше дело,— доктор попытался поставить больного на место.

— О да, мое дело свихнуться, ваше — диагноз сочинить. А дальше мы расстаемся довольные друг другом. Вопреки вашему идиотскому “диагнозу”, — ехидничал в своем углу Венсон.

— Наоборот, не расстаемся долгие годы, — почти ласково сказал доктор, почувствовавший, что настало время изложить план.

— Расстаться, только расстаться, — Венсон погрозил доктору пальцем. — Потому что вы не смогли поставить угодный вам диагноз.

— Никому я не угождаю, господин Венсон, — заверил доктор. — А диагноз мой объективен.

— Объективно я вполне нормален, — процедил пациент. — Так что возвращайте меня полиции на расправу, и дело с концом.

— На расправу? Что верно, то верно.

Пачка фотографий шлепнулась на стол и разлетелась веером по его лакированной поверхности.

— За это, господин Венсон, вас запросто обеспечат небольшой уютной комнаткой, где всего-навсего один стул с ремнями, а снизу идет по трубе газ. Или другим стулом, миленьким таким стульчиком, к которому подведено несколько тысяч вольт, этакий сущий пустячок. Что вам больше нравится?

— Начхать мне на ваши намеки и на судейских крыс заодно, — в голосе пациента не чувствовалось никакого страха или хотя бы волнения. Доктора в который уже раз поразило полнейшее отсутствие инстинкта самосохранения у этого странного человека. — Впрочем, все еще может обернуться к лучшему с вашей точки зрения. Заметьте: с вашей! Я изложу свое... свои... м-м-м... весомые аргументы высокочтимому суду, меня сочтут сумасшедшим и отправят к вам на излечение. С диагнозом-то вы постараетесь, я не сомневаюсь.

— Ну так давайте, господин Венсон, излагайте! Мне излагайте свои аргументы.

Пациент окинул доктора взглядом хулигана-подростка, который отнял у малыша яркую нарядную шапочку и держит ее перед самым носом обиженного, дразнясь и хохоча.

— Еще чего захотели! Стоит позволить вам хоть на дюйм сунуть нос куда не следует, как прощай суд и возможность оповестить человечество о моем важнейшем открытии!

— Это и есть открытие? — доктор постучал указательным пальцем с тщательно отполированным ногтем по одной из фотографий. Пациент на несколько секунд покинул свой угол, чтобы посмотреть на снимок.

— Да, хорошая была работа, — сказал он широко улыбаясь и причмокивая. Полицейский фотограф запечатлел щит из толстых досок, к которому была прикреплена на шарнирах П-образная скоба из полуторадюймового стального прута, Две мощные пружины прижимали ее к щиту. На дереве проступали темные пятна.

— Что это такое? — спросил доктор.

— Модель орудия убийства, изобретенного человеком, — охотно пояснил Венсон, возвращаясь в угол. — Скобу можно повернуть на сто восемьдесят градусов. Там есть специальный захват, который освобождается, если потянуть...

— Я знаком с результатами экспертизы, — поспешно сказал доктор, у которого творение Венсона вызывало неприятные ассоциации.

— Тогда меня-то зачем расспрашивать! Если вы ничего не поняли, уразумейте хотя бы, до чего убогий у вас умишко.

Доктор впал в отчаяние. Он принялся складывать снимки дрожащими пальцами, но вдруг одним махом сгреб их а ящик стола и горячо зашептал:

— Не знаю, что вы со мной сделали, господин Венсон... Да, я готов поверить в вашу гениальность, представьте себе! Может, я схожу с ума... Знаете, многие психические расстройства ужасно прилипчивы. Но я вас... да, я прошу вас согласиться показать себя сумасшедшим! Как же вы не понимаете? Если я дам заключение, что вы психически нормальны, вам вынесут смертный приговор. Никто не отправит вас после суда ни в какую лечебницу. Только на казнь. Будьте же благоразумны, господин Венсон! Согласитесь со мной, прошу...нет, умоляю вас! Я опишу вам симптомы. Скажем, будете Великим Инквизитором. Пусть потом хоть какая экспертиза копается! Живите в моей лечебнице и проводите какие угодно эксперименты. Я могу даже не просить вас раскрывать ваши выводы, держите их на здоровье при себе...

Доктора остановил смех пациента. Во все глаза смотрел он на хохочущего Венсона. И чувствовал, что его лысина противно вспотела.

— Вы коллекционер, — сказал пациент, прекратив вдруг смеяться. Доктор взирал на него теперь с видом оскорбленной добродетели. Стоило ли так распинаться перед человеком, стоило ли демонстрировать готовность преступить границы профессиональной этики и нравственности, чтобы быть позорно осмеянным? Доктор тяжело, со свистом дышал. В груди росла щемящая боль.

— Вы коллекционер, — повторил Венсон. — Вольно или невольно вы желаете заполучить меня в свое полное распоряжение. Как же, такой любопытный экспонат в вашем заведении!..

Доктор почувствовал, что теперь вспотело не только темя, но все его тело вплоть до пяток. Он машинально проверил, работает ли кондиционер. Когда пациент заговорил, он действительно захотел всегда видеть его в “законном” углу кабинета. Это было как наваждение.

— Ничего подобного, господин Венсон. Я просто хочу спасти вас, — пытался защищаться доктор. — Ваша гильотина...

— Это не гильотина, — отрезал пациент.

— Но к скобе можно прикрепить нож и убить!

— Что нам двоим до мнения полицейских ублюдков? — философски протянул Венсон. — Я никого не убивал.

— Вас обвиняют в зверских расправах с Эдом Нильсеном, Джил Биверс и другими.

— А вы верите в эту чушь?

Доктор печально улыбнулся и замотал головой.

— И правильно делаете, — устало сказал Венсон. — Я не похож на маньяка, не правда ли? Да, во имя чистой науки я отрубил себе этой штукой кисть левой руки и перебил правую голень. Но я всего-навсего хотел знать, как быстро стану ходить с неправильно сросшимися костями. Серия опытов “тело человека”.

— Лучше бы голову оттяпали, — со злостью сказал доктор. Ему вдруг смертельно надоела омерзительная личность с искалеченным немытым телом, покрытым рубцами и язвами, и с такими же увечными мыслями.

— Это вам ни к чему ваш кочан капусты. А мне голова нужна для обдумывания результатов моих экспериментов, — возразил пациент. — А если вы намекаете на Джил Биверс, то я здесь ни при чем.

Доктором всецело завладела страшная опустошенность.

— Ладно же, господин безумец, даю вам срок до послезавтра, — сказал он Венсону. — Мое предложение остается в силе. Если захотите спастись, я всецело к вашим услугам.

— Вот увидите, какой переполох поднимут газеты, когда я заявлю на суде, кто такой человек! А спасать свою шкуру в этом очаровательном заведении ценой подлого молчания я не намерен, — весело и бодро произнес на прощание пациент и последовал за санитаром.

(Далее…)

Hosted by uCoz

© Тимур Литовченко. Все права защищены в соответствии с Законодавством Украины. При использовании ссылка является обязательной. (Хотя всем известно, что "копи-райт" расшифровывается или "копировать направо", или "скопировано верно", поэтому к сохранению авторских прав никто серьезно не относится... А жаль!)
Если Вы нашли эту страницу через какую-либо поисковую систему и просто открыли её, то скорее всего, ничего не знаете об авторе данного текста. Так это легко исправить, между прочим! Давите здесь, и всё…