(…Назад)

“...И тогда Главная Крыса сказала Королю:

— Ах, так! Значит, вы не отдадите нам тысячу голов золотистого сыра?!

— Конечно нет, — важно ответил Король.

— Тогда мы отомстим, жестоко отомстим!”

Весь экран заняло изображение Главной Крысы со сверкающим шипастым обручем на лохматой голова. Крыса яростно скалила зубы и грозно потрясала пальцем.

— Мамочка, я боюсь. Ой!

Мирема нырнула под одеяло и принялась барахтаться там, поплотнее прижимаясь к Пареле. “Вот несносная девчонка”,— подумала та, а вслух сказала строго:

— Мире, я сейчас же выключу, если не прекратишь баловаться. Ты сама просила поставить эту сказку, хотя она для более взрослых детей. Никогда больше не включу ее.

— Нет, мамочка, хочу, — тихонько попросила Мирема, осторожно высовывая из-под одеяла носик. — Хочу эту.

Парела чувствовала, что дочка действительно боится безобразную Главную Крысу и в то же время очень хочет смотреть сказку дальше. И она не могла наблюдать за Миремой, которой владели столь противоречивые чувства, ясно написанные на ее личике, без улыбки. Девочка так мила и непосредственна!..

— Тогда молчи и смотри, — сказала Парела уже значительно мягче.

“...И вот собрала Главная Крыса всех мудрецов своей страны. Думали они шесть лет и еще шесть дней, думали и наконец придумали”.

Одна из сидевших полукругом крыс неожиданно подскочила, замахала лапками и запищала:

— “Придумал! Я такое придумал, что жадный Король отдаст нам не только тысячу голов сыра, но и всю солонину, все колбасы и вообще все-все-все! И станет тогда наш народ богаче его народа!”

Изображение хитро прищурившейся крысы сменилось картиной городской площади, на которой играли дети.

— Мамочка, а что они с ними сделают? — прошептала Мирема.

— Можно подумать, ты не знаешь, — насмешливо отозвалась Парела.

— Нет, мамочка, не знаю. Я вот вдруг взяла и все забыла. Вот сейчас все только помнила и забыла! — девочка сдвинула брови, смешно наморщила носик и изрекла: — У меня в голове вдруг появился склероз.

Парела ласково потрепала пушистые волосики дочурки.

Тем временем дети бросились врассыпную, потому что из переулка выскочил Крысиный Мудрец и закричал:

— “Эй, мелюзга, кто хочет научиться танцевать “Крыску-польку”? Это очень веселый и славный танец”.

По его знаку из того же переулка вынырнул целый оркестр крыс. Животные несли старинные инструменты. Усевшись в ряд они заиграли веселую мелодию и принялись подмигивать детям. Одна за другой появлялись из переулка все новые и новые крысы. Они кружились и звонко пели:

Дети столпились вокруг танцующих. Мудрец дирижировал оркестром. Неожиданно одна из крыс подскочила к стоявшему впереди других нарядно одетому малышу, схватила его и пошла танцевать вместе с ним!

— Мире, разве можно играть с незнакомыми людьми и животными? — строго спросила Парела.

— Нет, мамочка, — послушно ответила Мирема и невинно пролепетала: — Только где ж их взять? На корабле только ты, папочка и дядя Ан, а больше нету никого.

— Ну, мало ли... Это я так, на будущее. Не век же тебе летать с нами. Вырастешь, пойдешь учиться, — говорила мать, подыскивая в то же время подходящий пример. — Вот у нас на корабле много крыс. С ними можно играть?

— Нет, мамочка. Они хитрые и противные, — с готовностью ответила Мирема.

— Умница, — Парела нежно поцеловала дочурку в темечко.

Все больше детей кружилось в хороводе. Мудрец торжествовал. Весело играл оркестр, и ноги готовы были сами пуститься в пляс под легкий и радостный напев:

Мудрец распахнул настежь дверь одного из домов, окружавших площадь. Танцующие пары спускались друг за другом по освещенной факелами лестнице в подвал.

— Хорошо детки сделали?— строго спросила Парела.

— Нет.

— Они молодцы?

— Нет, мамочка, — прилежно ответила Мирема.

— А кто молодец?

— Гензуме.

— Правильно. — Парела осталась довольна результатами урока. Так как она неизменно придерживалась правила: “С враньем нужно бороться”, — то тут же переспросила: — Так кто молодец?

— Гензуме, мамочка.

— Какой же у тебя склероз, если ты знаешь, кто выручит детей? — хитро спросила Парела.

— А у меня... у меня... — дочка на несколько секунд задумалась. — А у меня не на всю сказку склероз, а на все, кроме Гензуме. А вот больше я ничего не помню, честное-пречестное.

Между тем уже все крысы-музыканты исчезли в подвале. Последним туда вошел Крысиный Мудрец. Он внимательно оглядел опустевшую площадь, на которой сиротливо лежали брошенные игрушки, злорадно ухмыльнулся, хлопнул дверью и спустился вслед за остальными, гася на ходу факелы. Звуки музыки постепенно затихали во мраке подземелья.

И тут из-за угла дома, стоявшего на противоположном конце площади осторожно выглянул мальчик.

“Лишь Гензуме не пошел плясать “Крыску-польку”. Он спрятался и видел все, и теперь поспешил к Королю, чтобы рассказать, как крысы завлекли...”

— Все, мамочка, выключай, — попросила Мирема.

— Почему, Мире? Разве ты не хочешь посмотреть, как спасут деток?

— Мне крысок жалко, — Мирема насупилась. Парела подумала, что у дочурки очень доброе сердечко (и это замечательно!), однако крысы безусловно являются отрицательными героями, к тому же сами по себе они приносят сплошной вред. Поэтому Парела возмутилась:

— Ты жалеешь крыс, но ведь они украли деток! Они хитрые и противные!

— Ну и что? Люди первые виноватые, — по голосу чувствовалось, что Мирема готова разреветься. Пареле пришлось уступить и выключит запись сказки.

— Люди обещали крыскам тысячу голов золотого сыра, и крыски скушали всю саранчу и всех гусениц, и всех червяков. А жадина-пережадина Король ничего им и не дал. Крыски не виноватые. Это люди несправедливые, — Мирема нырнула под одеяло и тихонько захныкала.

— Но Мире, разве честно воровать маленьких деток из-за какого-то сыра? — спросила Парела с такой интонацией в голосе, чтобы дочка как можно яснее почувствовала неравенство понятий “дети” и “сыр”.

— Для крысок честно, — донеслось из-под одеяла. — Их эти... их... крысятики кушали саранчу вместе с ними, а после этого у крысятиков очень болели животики... Долго болели.

— Что ты говоришь? — удивилась Парела. В пушистой головке дочурки рождалась новая сказка собственного сочинения, и Парела приготовилась внимательно слушать.

— Да, болели. И крыски-мамы ставили им клизмочки и давали горькое липкое лекарство, А крысятики пищали: “Мама, мамочка, дай нам сыру! Только сыр нам поможет!” А этот противный Король еще и поставил в погребе боевых кошек. Вот.

— Ах ты моя справедливая! Ах ты моя выдумщица, — ласково сказала Парела, закутала девочку в одеяло, посадила к себе на колени и поцеловала в мокрую от слез щечку. — Раз так, слушай. Эту сказку сделали с легенды...

— А что такое легенды, мамочка?

— Ну, это тоже сказка, только придуманная неизвестно кем. Так вот, по легенде крысы увели всех деток в подземелье, и никто их не выручил. Так они там и пропали, в лабиринтах крысиных нор.

— А Гензуме?

— Не было на самом деле никакого Гензуме. Такой конец тебе нравится?

Мирема поежилась и задумчиво сказала:

— Нет, мамочка. Надо чтоб и деток не воровали, и крысок не убивали.

Парела рассмеялась, прижала дочку к себе и подумала, не слишком ли развито у девочки чувство справедливости. Впрочем, вслух она сказала:

— Тогда вырастай поскорее и сочиняй новую сказку, где все будет по-честному.

— А как это сочинять?

— Как ты это сейчас сделала.

— Значит, я сочинительница? — было видно, что девочка страшно обрадовалась.

— Конечно, — с нежностью сказала мать.

— Ладно, мамочка, я попробую.

Некоторое время они молчали. Парела не оставляла дочку. Она чувствовала: какие-то сомнения одолевают девочку. Наконец Мирема очень серьезно спросила:

— Мамочка, ведь к нам... нет, у нас на корабле полно крысятиков, тогда есть и взрослые крыски. Скажи, а они не украдут меня?

— Что ты, родная! Что ты! — Парела еще крепче обняла дочку. — Да кто же позволит тебя украсть? Я? Папа Фил? Дядя Ан? Кроме того, крысы бывают ростом и с человека только в сказках. На самом деле они маленькие. Разве ты не видела? Глупышка!

— Видела. Только все равно я думала, что это маленькие крысятики, а не взрослые крыски. Вы все большие, а самый большой дядя Ан, и ты, и папочка тоже большой. А большие часто врут детям.

— Мирема, так говорить некрасиво, — строго одернула ее Парела. Конечно, сказки сказками и общение с ребенком остается общением, но чисто в воспитательных целях подобные слова нельзя просто так пропускать мимо ушей.

— Ну и что, что некрасиво! А врать красиво? Ты, мамочка, что говоришь: “У нас нету конфеток, они кончились”, — девочка довольно точно скопировала интонацию и жесты матери, и выглядело это чрезвычайно смешно. Однако Парела с неудовольствием ждала завершения тирады. — А конфетки и не кончились вовсе, просто ты не хочешь давать их мне перед завтраком или обедом и прячешь...

— Мирема, прекрати! Что ты говорила про крыс?

Возразить было нечего. Дочка побила Парелу ее собственным оружием. Поэтому она была вынуждена оборвать разговор, принявший столь неприятный оборот... а заодно приступить к изобретению нового способа недавания сладкого перед едой.

— Поэтому вдруг вы меня успокаиваете, а на самом деле у нас живут и большие крыски.

Парела положила дочку на постель и самым серьезным тоном заверила:

— У нас на корабле живут самые обычные крысы. Никто тебя не обманывает. Твою комнату сторожит автоматический мышелов, который справится с любой из них. Разве ты не знаешь?

— Знаю, мамочка.

— Вот. И ты прекрасно знаешь, что с крысами играть нельзя. Ты же умница, не то, что эти глупые детки.

— Мамочка, а это правда, что крыски такие умные и хитрые?

— Правда, Мире. Они действительно очень умны и хитры, и очень живучи. Сколько люди ни сражаются с ними, извести их не удается. Они очень хорошо распознают всякие ловушки и прочие хитрости...

— И мышеловы?

Парела поняла, что слишком преувеличила способности грызунов и поспешила сказать:

— Все, кроме мышеловов. Но в том месте, где стоит мышелов, крысы не ходят. Они просто отыскивают обходной путь, когда несколько из них попадаются. Поэтому в твоей комнате они не появятся, можешь не переживать. И вообще хочу тебя успокоить, — она улыбнулась и бодро сообщила: — Дяде Ану до смерти надоели наши корабельные крысы. Он наконец уговорил папу Фила устроить санитарную обработку. Так что завтра же никаких крыс у нас не будет.

Но вместо того чтобы обрадоваться Мирема почему-то испугалась. Парела просто растерялась, когда серые глазки девочки забегали, словно высматривая неведомую опасность.

— Мамочка, не надо убивать крысок, — взмолилась наконец дочка. — Разве мы должны им тысячу голов золотого сыра?

Парела с облегчением вздохнула, решив, что все дело в сегодняшней сказке. На личике Миремы был написан такой горячий протест, что мать поспешила успокоить ее:

— Зачем же убивать? Мы просто выгоним их, и все.

— А вот и враки, — Мирема надула губки. — Я помню, как я была маленькой, не то что сейчас, а вы делали санитарную обработку, только от насекомых. И они все поумирали.

— А сейчас ты большая? — Парела попыталась обратить разговор в шутку, но девочка молча ждала ответа. — Я, папа Фил и дядя Ан оденем санитарные халаты, шапочки и туфли, возьмем в руки по куску провода и скажем: “А ну-ка, крыски, брысь-ка! Брысь отсюда!” — довольная удачным каламбуром Парела закончила: — И они ка-ак брысьнут!

— Как брысьнут? — Мирема неуверенно улыбнулась.

— А так: брыськ! Ну что, такая санитарная обработка тебя устраивает?

— Устраивает, — Мирема улыбнулась увереннее, но все же не удержалась от вопроса: — Только может их лучше просто не выгонять?

Парела поняла, что настроение у дочки исправилось, и вновь принялась за воспитание:

— Крысы кушают нашу еду. И твои любимые конфетки тоже, между прочим, кушают.

— Так что, мы жадные, как тот Король? — наивно спросила девочка. Парела подумала, что воспитывать ее становится все труднее.

— Но Мире, разве я не учила тебя, что крысы разносят заразу?

— Учила, мамочка.

— Вот и подумай, хорошо ли это, — строго закончила Парела.

— Плохо, мамочка, — согласилась Мирема, но тут же добавила необычайно взрослым тоном, копируя выражение лица Парелы: — Только на вашем месте я бы была благодарна крысятикам. Разве они не спасли тебя и папочку Фила?

— Что?! С чего ты взяла? — Парела крайне удивилась.

— Понимаешь, мамочка... — Мирема замялась и нерешительно проговорила: — Я сегодня игралась возле рубки и слышала, как дядя Ан спрашивал папочку Фила про то, что он рассказывал ему позавчера... — голос девочки окреп. — А папочка рассказывал, как вы наженились. Вы летели на другом корабле и на вас напали... брав... бав... бравразги, а папочку связали, а ты натерла его веревку кусочком мяса, а потом поймала крыску, а крыска перегрызла веревки, а тогда папа стал учиться управлять кораблик, и вы чуть-чуть не стукнулись в звездищу, но спаслись. Так что крыска помогла вам. Вот.

— Подслушивать нехорошо, — строго отчитала дочку Парела. — Очень нехорошо, ты прекрасно знаешь. Придется тебя наказать.

— Я не подслушивала, я игралась, а дверь была открытая.

— Ладно, игралась. Я еще подумаю, как тебя наказать. А про ту историю... — Парела неожиданно улыбнулась и вкрадчиво прошептала:

— Понимаешь, Мире, дядя Ан еще маленький, что ли...

— Какой же он маленький, мамочка! — весело воскликнула Мирема. — Он в два раза больше меня и на полголовы выше папочки.

— Глупышка. Папа Фил вдвое старше его. И дядя Ан тоже любит сказки, как и ты. Только сказки эти на свой манер: про пиратов, про бандитов, про сокровища и безвыходные положения. А папа Фил умеет отлично сочинять такие истории. Он в душе поэт, — с затаенной гордостью добавила Парела.

— Значит, это не бравразги выбили папе глаз? И он не спасал тебя? — Мирема была явно разочарована.

— Конечно нет. А вот меня он спасал. Только совсем по-другому.

— А это тоже сказка?

— Нет, Мире, это не сказка.

— А папочка Фил мне ее расскажет?

— Обязательно, только в другой раз. А теперь спи.

Девочка закрыла глазки, устроилась поудобнее, но вдруг привстала и обеспокоено спросила:

— Мамочка, а крыски заберут своих крысятиков от санитарной обработки?

— Конечно заберут. Разве мамы бросают своих деток?

Парела нежно поцеловала дочку.

— Не бросают, мамочка.

— Вот видишь! Спи, — и Парела вышла из комнаты, погасив свет.

— Мы почти первопроходцы, — гордо сообщила Даята, проверяя антиперегрузочное кресло. Паргаме не выдержал и взмолился:

— Дая, последний раз прошу тебя: одумайся!

Молодая жена медленно выпрямилась и окатила его ледяным презрительным взглядом.

— Кажется, в детстве ты был пай-мальчиком?

Паргаме покраснел точно школьник, застигнутый врасплох за хищением в безобразно крупных размерах варенья из банки.

— А я вот как раз не была примерненькой девочкой. Даже наоборот... И тебе не стыдно?! Настоящими первопроходцами были люди с грузовика миллион лет назад. Мы только повторяем их путь.

— У нас даже оружия нет! — в отчаянии вскричал Паргаме. Не то чтобы он на самом деле боялся стычки...

— Очень интересно, дорогой. С кем же ты собрался воевать?

— Я... ну-у... — Паргаме мялся потупившись. Ему хотелось исчезнуть, спрятаться все равно куда. Казалось, он знал Даяту уже достаточно долг, но чтоб она могла так уничтожающе впиваться взглядом... Нет, такого Паргаме даже представить не мог.

— Значит, мой муж трус. Ничего себе, — Даята вернулась к осмотру шарниров кресла. Паргаме тут же подскочил к ней и почти прокричал:

— Дая, пойми, экипаж грузовика не обнаружил ни малейшей возможности перехода обитателей планеты к разумному существованию! А мы застали развитую цивилизацию! Это ненормально, просто ненормально! Там, внизу можно ожидать чего угодно!

— Чего угодно? Фи, — Даята презрительно скривила губки. — В детстве я выходила против соседской собаки даже не со скобочником, а с обычной плевалкой. А теперь я...

— Вот именно, Дая, — Попытался перехватить инициативу Паргаме. — Ты сражалась с собакой, но собака родилась и выросла на нашей планете. Она нам гораздо ближе, чем мы думаем, а эти аборигены...

— Вот именно, Парг, — в свою очередь прервала его жена. — Здесь мы будем общаться не с животными, а с разумными существами. Пусть это чужой нам разум, зато это разум. Все будет нормально. А если что, если вдруг что...

Даята подошла к стенному шкафу с инструментами, извлекла оттуда портативный плазмогенератор и крепко стиснув его ручки закончила:

— Это я прихвачу с собой. На самый крайний случай. Это тебе не плевалка и не скобочник.

Скорчив угрюмую мину Паргаме приблизился к ней и положил руку на кожух плазмогенератора.

— Дай сюда, — он потянул инструмент. Жена не отпускала. — Драться с чужаками я тебе не позволю. Отдай, — он вновь потянул. После непродолжительной борьбы Даята уступила. Паргаме сунул генератор под кресло.

— Итак, ты уже не трусишь. Прекрасно. Мне как слабой женщине позволительно бояться крыс, пауков, тараканов и змей, но тебе...

— Да не трусил я!!! — рявкнул Паргаме, распахнул другой шкаф и принялся запихивать в карманы всевозможные баллончики.

— Что ты делаешь? Для чего тебе средство от насекомых? — в голосе жены теперь уже не было и следа презрения, одно лишь любопытство. Паргаме мысленно поздравил себя и продолжал свое странное занятие с удвоенным рвением.

— Надеюсь, что теперь мы обезопасим себя от всяких там пауков, тараканов и прочей пакости. А возможно эта жидкость отпугнет и местных хищников.

Разумеется, Даята вовсе не хотела унижать мужа. Она звонко рассмеялась и проворковала:

— Какой ты славный. Парг. И милый.

Паргаме запихнул в карман очередной баллончик, обнял и поцеловал Даяту.

— Я люблю тебя. И боюсь за тебя. Поэтому умоляю: откажись от вылазки!

— Я тоже люблю тебя, Парг. Но доказать свою любовь ты можешь единственным способом: позволь мне спуститься на планету. Разумеется, вместе с тобой.

Кажется, подозрения этой сумасбродки на его счет еще не рассеялись окончательно.

— Хорошо, Дая, я все сделаю, — ответил Паргаме с показным безразличием. — Мы спустимся вниз со всеми возможными предосторожностями.

— Вот и прекрасно, — нежно сказала она. — А в благодарность за это дозволь мне проверить твое антиперегрузочное кресло. Это как в прошлом дама проверяла надежность стремени у боевого коня своего рыцаря.

— Конечно, Дая.

Паргаме согласился скрепя сердце. Не нравилась ему предстоящая вылазка! Ох как не нравилась...

— А, господин Венсон! Добро пожаловать. Очень рад вас видеть. Проходите, пожалуйста, присаживайтесь. Я для вас кое-что приготовил.

Пациенту неизменно действовал на нервы навязчиво-вежливый доктор с его показной любезностью. Поэтому Венсону особую радость доставляла их необъявленная война, особенно те моменты, когда разговор переходил на несварительные подробности его гениальных экспериментов. Однако сейчас доктор, похоже, пытался отыграться, и небезуспешно: в “законном” углу Венсона были сложены аккуратным квадратом мягкие подушки от кресел, накрытые голубой простынкой.

—Это чтобы вам удобнее сиделось, господин Венсон. Пол, знаете, жестковат.

— Идиот, — прорычал наконец оскорбленный до глубины души пациент, сорвал простынку, несколькими яростными пинками расшвырял подушки и тяжело дыша опустился на голый пол. Одна из подушек врезалась в раму.

—Зачем вы так, господин Венсон! — воскликнул доктор и запричитал, точно старушка над черепками вазочки, подаренной ей первым мужем в честь первой годовщины свадьбы. — И вам не жаль оконного стекла? Ведь вы знаете, что разбитое окно...

— Бросьте издеваться. В вашем заведении стекла небьющиеся. Этого не знают только сумасшедшие, — Венсон изо всех сил стремился подавить негодование, но это у него плохо получалось.

— А вы считаете себя абсолютно здоровым? — быстро спросил доктор. Венсон невесело усмехнулся. Противник почувствовал его неуравновешенность и тут же показал когти. Вот он, любезный доктор!

— А вы? — в голосе пациента прозвучал вызов.

— Н-н-ну, все мы... в некотором смысле, знаете ли... — доктор неопределенно замычал и принялся выделывать странные жесты пальцами. Венсон с шумом выпустил воздух через стиснутые зубы. Это было немного больно, так как зубы после опытов находились в неважном состоянии. Однако боль окончательно отрезвила его. Доктор почувствовал, что пациент сумел взять себя в руки и продолжал отступать, довольствуясь скромным первоначальным успехом:

— Видите ли, господин Венсон, весьма непросто бывает провести черту между патологией и нормой. Собственно, я и пытаюсь сделать это... Вы же понимаете...

Венсон отвернулся к стене. Чертов доктор все время расставлял подлые ловушки. Но неужели этот болван всерьез считает его сумасшедшим?! “Пробный шар” в виде нарочитого апеллирования к пониманию... Ответит — не ответит...

— И почему вы так обошлись со столь превосходным сидением? Я же специально для вас старался, по всей лечебнице подушки собирал. Или я чем-то обидел вас? Оскорбил?

— Вот именно,— процедил Венсон. — Кажется, вы приняли меня за ученого пуделя.

— Простите, господин Венсон,— доктор изобразил на лице искреннее раскаяние. — Я виноват. Конечно же, вы человек.

Всей душой пациент жаждал мщения. Доктор ушел в глухую (как ему казалось) оборону. Венсон решил выманить противника из крепости, для чего достаточно было разбросать под ее стенами сильно пахнущую приманку. А наилучшей приманкой могла быть правда. Только правда и ничего кроме правды. Искусно преподнесенная правда...

— Я не человек. И не собака, прошу запомнить это раз и навсегда, — угрюмо сообщил Венсон и внушительно добавил: — Я гораздо хуже собаки. К тому же я не дрессированный.

— Хуже собаки? Любопытно, любопытно...

— Гораздо. Гораздо хуже, — Венсон округлил глаза и покачал перед лицом пальцем здоровой руки.

— Весьма любопытно, господин Венсон. То же самое вы твердили и раньше.

В душе Венсон торжествовал. Плешивый сахарно-вежливый доктор не устоял перед ароматом приманки и покинул крепость, точно рак-отшельник раковину. Теперь следовало подогреть интерес этого олуха.

— И теперь утверждаю. И добавляю, что все люди гораздо хуже собак.

— То есть “горе тебе, человече”! Весьма затасканная идея, господин Венсон. Тут даже нафталином запахло, — доктор шутливо обмахнулся рукой. Венсон подумал, что сейчас его противнику почудятся ароматы похуже нафталинового.

— На оригинальность не претендую. Зато я практически обосновал одну из самых прекрасных и древних идей, — с чувством произнес пациент.

— Так кто же тогда человек, господин Венсон? — казалось, доктор всерьез заинтригован.

Венсон насмешливо взглянул на противника (потому что тот проглотил приманку не хуже голодного ерша) и издевательски процедил:

— Угадайте. Даю три попытки.

Доктор ненадолго задумался.

— Дело в том, господин Венсон, что я все время пытаюсь определить это по вашим дневниковым записям, но пока безрезультатно. Вот если бы вы мне помогли...

Доктор юлил и лебезил. Наверное почувствовал, что опростоволосился.

— Первая попытка, — Венсон был неумолим.

— Исходя из ваших слов, человек — это не человек и хуже собаки... Право, не знаю. Ничего подходящего в голову не приходит... Попробую ответить на обывательском уровне: несмотря на ваш пессимизм человек есть самое совершенное творение Бога, а для неверующих — венец природы.

— Два ответа в одном? Хитро, — Венсон ухмыльнулся. — Ладно, сойдут за один. Все равно это вас не спасет. Человек скорее терновый венец природы. Так или иначе вы ошиблись. Обывательский ответ пышен, но уходит от сути. Обычный прием кичащейся собственным ничтожеством толпы. Это как пустое в середине шоколадное яйцо. Вторая попытка.

— Это человек человеку, вдобавок не совсем по Ницше, а скорей по Плавту...

— Вот как? Не знал, — вставил доктор.

— Но если вы имеете в виду, что человек есть волк, то снова ошиблись. Вообще-то у вас неважно с котелком. Волк — это та же собака, но дикая. А человек не собака, как я сказал. Последняя попытка.

Венсон открыто злорадствовал, так как противник ни за что не мог угадать истину. Не с его-то жалкими мозгами...

Доктор не мог уклониться от ответа. Формально ситуация оставалась под его контролем (в конце концов он оставался врачом, а Венсон — пациентом, и никакой ответ на самый каверзный вопрос ничего тут не менял). Однако как-то неудобно было не ответить на “простейший” вопрос больного. Доктор мучался из-за щекотливости ситуации. Венсон ждал.

— Тогда отвечу по Дарвину: человек есть развитая обезьяна, — решился наконец доктор. — Надеюсь, против этого ответа вы не станете возражать, если претендуете на научность.

Венсон лишь поморщился. У него вдруг опять заныли гнилые зубы.

— Вот они, авторитеты! На вид такие надежные и солидные, однако неизменно подводят. Вы не угадали, доктор. Вы отвечали по Ницше и по Дарвину, а по себе ответить побоялись. Не смею даже подумать, что вы обыкновеннейший обыватель, — ехидно добавил Венсон, уставившись на покрывающие култышку левой руки язвы.

— Меня гораздо больше интересует, кто же человек по Венсону, — вкрадчиво проворковал доктор.

— Не угадали, так и не скажу.

— Почему?

— Потому что не хочу играть вам на руку, — огрызнулся Венсон. — Мой ответ настолько неожиданный, что вы тотчас же дадите заключение о моей психической неполноценности. Дело даже не дойдет до суда. Меня засадят в ваше заведение до конца дней, а мои гениальные...

— Да, черт возьми, гениальные доказательства подошьют к истории болезни! Вы будете демонстрировать меня студентам-медикам точно препарированную редкостную лягушку. Нет уж! Я хочу, чтобы об доказательствах узнало человечество!

Венсон знал, что сорвался, что глаза его лихорадочно блестят, а грудь тяжело вздымается и опадает. Он закашлялся и отвернулся к стене.

— Так кто же все мы, люди?— устало спросил доктор. Венсон мгновенно оживился. Доктор не атаковал. Он молил об ответе. Значит, он действительно желает навсегда похоронить пациента в своей психушке. Может, он и сам не догадывается об этом, желание пока что зреет подспудно...

— Не перегружайте свои мышиные мозги, — Венсон зловеще уставился на противника, потому что решил начать наступление по всей форме, с трубами и барабанами, с артподготовкой, психической атакой и авиабомбежкой. — Пророки считали, что человек есть червь. Однако и они ошибались, хоть и жрали человечье и коровье дерьмо.

— Кгм-м-м... Господин Венсон, конечно, это весьма нечистоплотный оборот нашего разговора, — доктор потянулся к тяжелой папке. Пациент с удовольствием наблюдал, как брезгливо он морщится.

— А я и не стремлюсь к чистоте, — спокойный тон Венсона усугубил смятение доктора. — Хотя бы потому, что нашим предкам была свойственна любовь ко всяческой дряни. Упомянутый вами Дарвин и то не стал бы отрицать их всеядность.

— Судя по вашим “опытам” с ядами, ДДТ был их излюбленной пищей.

Доктор пытался перевести разговор на уже не раз обсуждавшуюся тему, к которой он успел немного привыкнуть. Однако пациент хладнокровно вернул его на мученическую стезю:

Доктор чуть не подпрыгнул на мягком стуле, медленно потянулся к вороту идеально белой рубашки и расстегнул пуговицу мелко дрожащими пальцами. Венсон любовался каждым его движением.

— Согласно дневниковым записям, вы поглощали блюда пророка поистине в лошадиных дозах, — свистящим полушепотом проговорил несчастный доктор.

— В коровьих дозах, — небрежно заметил пациент. Доктор икнул.

— А что, Иезекииль был... кгм-м-м... экспериментатором вроде вас?

Лысина доктора, окруженная венчиком аккуратно прилизанных седых волос, лоснилась от пота. Венсон с огромным удовольствием помучил бы этого тупицу еще, но решил, что на сегодня довольно.

— Пророк действовал по наитию. Хотя методика в зачаточном состоянии у него все же присутствует.

— А вы действовали также по велению свыше, — чувствовалось, что доктор немного пришел в себя после проделки пациента. Он попробовал даже поиздеваться над ним, проговорив нараспев: — И узрела Земля нового пророка: Майкла... Венсона.

Пациент предпочел оставить эту выходку безнаказанной.

— Но почему ветхозаветный пророк неверно истолковал природу человека, а новейший пророк господин Венсон добрался до сути? — всем своим видом доктор являл аллегорию послушного ученика перед лицом строгого учителя. Все же он слишком осмелел...

— Да прекратите наконец корчить из себя ученого! — не выдержал доктор. — У вас просто мания величия! Как же, пророк... Неужели можно считать доказательством “научной” идеи питание на помойках? А покажите ваши зубы, господин Венсон! Вы сломали их, когда грызли ржавое кровельное железо и обрывки кабелей. А зачем вы ели битое и толченое стекло? Обломки кирпича? Песок?

— Это вроде салата, который подается к обглоданным костям, — небрежно пояснил Венсон.

— Тогда получается, что человек есть нечто вроде страуса, курицы или утки!

— Я дал вам три попытки, и вы абсолютно бездарно провалили их одну за другой.

Доктор позвонил.

— Что ж, господин Венсон, наш разговор уже в который раз зашел в тупик, о чем я искренне сожалею...

Венсон шел по коридору в сопровождении санитаров, развлекаясь тем, что представлял себе со всеми ласкающими израненную душу подробностями, как после его ухода доктор в смятении бросается в ванную комнату, трижды моет руки, чистит зубы, долго-долго полощет рот теплой водой с добавкой ароматной эссенции и отирает полотенцем вспотевшую от напряжения лысину.

(Далее…)