(Исход, гл.20, ст.17)

Жуткая была ночь! Ветер налетал порывами, запутывался в раскидистых кронах дубов, негодуя на сопротивление начинал бешено трепать и ломать ветви, срывать и без того немногочисленные жухлые листья, а освободившись обрушивался на земную твердь, расшвыривал кучи истлевшей прошлогодней листвы, сучьев и хвороста, вздымал тучи этого мусора в воздух, но окончательно растратив силы в бессмысленных своих забавах тут же ронял обратно. Иногда к мусору добавлялись две-три пригоршни первого снега, хотя мельчайшую ледяную сечку, таявшую при прикосновении к любому предмету, и снегом-то назвать было трудно. К тому же гуденье и свист ветра время от времени заглушали иные, более тоскливые и протяжные звуки, от которых кровь стыла в жилах: отдаленный вой голодной волчьей стаи.

Но что делает в такую пору на узенькой лесной тропке совсем молоденькая девушка? Зачем и куда пробирается она в почти полной тьме? Лучше бы ей остаться дома, сидеть в тепле у очага и занимаясь какой-либо необременительной работой слушать занимательные и поучительные истории, которые рассказывает ласковая матушка. Чего ради понадобилось ей менять домашний уют на опасности ночного леса, монотонное жужжание прялки и стук веретена на рыдание ветра и волчий вой, а исполненный романтической таинственности трепетный свет очага на непроглядный мрак?..

Где-то впереди мелькнул едва различимый огонек. Вот она, долгожданная цель рискованного путешествия!

Завидев искорку света девушка моментально потеряла всякое самообладание. Нелегко ей было преодолев страх и предрассудки отправиться в одиночку в такое гиблое место. И она почти что добралась... Именно почти! Неведомые и невидимые обитатели тьмы все еще могли наброситься на девушку и вмиг растерзать. Хуже того — живьем увлечь в мир загробных теней и ужасных духов! И это несмотря на непосредственную близость человеческого жилья!!

А может наоборот — благодаря такой близости? Ведь здесь живет очень необычный человек... Так и есть! Вот! Вот!..

Призрачные существа, прежде таившиеся за кочками, валунами, пнями и стволами деревьев расправили широкие кожаные крылья, взмыли ввысь, оскалили огромные клыки, растопырили когтистые пальцы и приготовились схватить путницу! Сейчас она умрет...

Девушка слабо вскрикнула. Ее сердце забилось в груди как птичка в силке, сознание помутилось. Не разбирая дороги она бросилась напролом через низкорослый чахлый кустарник. Только бы успеть увернуться, ускользнуть от страшилищ, которые изо всех сил стараются вырвать из рук небольшую корзинку, хватают цепкими лапами, похожими на шипастые ветви за подол домотканого шерстяного платья, за теплый чепец и выбившиеся из-под него пряди светло-каштановых волос, подставляют под ноги толстые змеиные хвосты, почти неотличимые от узловатых корней...

— Кто там?

Девушка тряхнула головой, пытаясь прогнать наваждение, и обнаружила, что стоит перед покосившейся, вросшей по окна в землю, примыкающей одной стеной к довольно крутому склону холма лачугой и что есть мочи молотит кулачком в дверь.

— Откройте, это я! — отчаянно пискнула она и принялась стучаться с новой силой, потому что в этот миг ветер взвыл особенно громко и дунул так мощно, что девушка едва удержалась на ногах. В лачуге завозились, пробормотали: “Сейчас, сейчас, оставь дверь в покое”. Потом послышались тихие шаги, шаркнул деревянный засов — и в слабо освещенном дверном проеме обрисовался четкий силуэт. Девушка почувствовала слабость в коленках, пошатнулась и схватилась рукой за косяк, потому что хозяйка лачуги была самой настоящей ведьмой в прямом смысле слова.

— Ну, чего стоишь? Входи, коли пришла, нечего дом выстуживать.

Голос ведьмы не был страшным, грозным или противно-скрипучим, хотя девушка подсознательно ожидала от женщины, специализирующейся на такого рода деятельности чего-либо противного, грозного и страшного.

— Да входи же скорей, — нетерпеливо повторила приглашение ведьма и пробубнила себе под нос: — Сущее наказание с этими девчонками.

Определенно ничего угрожающего не было в ее голосе. В нем лишь чувствовалась безмерная усталость, словно говорившая имела за плечами невидимую, но непосильно обременительную ношу. А позади бесновался ветер, ревела и секла снежной крупой кромешная тьма, подстерегали ужасные чудовища. А впереди было жилье, пусть и неказистое, и человеческое существо, хоть и ведьма. И девушка отважно переступила порог, правда, для верности осенив себя крестным знамением. По поводу чего хозяйка лачуги глубокомысленно изрекла:

— Ну давай, давай, крестись. Все вы шарахаетесь от меня в первый-то раз. Посмотрю вот, как ты дальше являться станешь.

— А что... еще раз надо будет прийти? — с замиранием сердца пролепетала путешественница, не смея поднять устремленных на глиняный пол глаз. Ведьма тихо хмыкнула.

— Как же, как же: надо! Сама прибежишь, знаю я вас, благонамеренных. Ты поди часто будешь сюда бегать, как я понимаю... А ну-ка подойди к очагу.

— Зачем это?! — моментально всполошилась девушка. Ведьма испустила короткий резкий вздох (точно ветер прошелестел в зарослях камыша на болоте) и поспешила успокоить гостью:

— Что ты, что ты, не собираюсь я тебя есть. Это в сказках только бывает: попала в ведьмин дом — полезай в печь. Я просто хочу получше рассмотреть тебя.

— Для чего это? — не унималась девушка.

— Понять надо, кто и что ты есть. А то тарабанят в дверь среди ночи, почти ломают ее, спрашиваешь, кто пришел, а тебе кричат: “Я!” Хорош ответ, нечего сказать. Понять мне тебя надо, — пояснила ведьма, взяла гостью за руку (отчего девушка вздрогнула), вытащила на середину единственной в доме комнаты, поставила напротив очага и принялась пристально разглядывать. Девушка и сама решила повнимательнее присмотреться к хозяйке лачуги. Она думала, что ведьма окажется этаким безобразным косматым страшилищем, одетым в рубище. Однако вопреки ее ожиданиям во внешности ведьмы, как и в голосе не было ничего отталкивающего. Напротив, то была довольно миловидная женщина лет сорока со здоровым цветом лица, одетая так, как одеваются простые крестьянки. Необычным был один лишь проницательный взгляд глубоко сидящих зеленых глаз. От этого взгляда делалось чрезвычайно неуютно, хотелось уменьшиться, мышкой забиться в самую неприметную щелку в полу и сидеть там тихонечко-тихохонько... Но уменьшиться и спрятаться, к сожалению, не удавалось. Приходилось выдерживать этот взгляд, внутренне содрогаясь.

— Так, я знаю, чья ты дочь. Твою мать зовут Жаклин, верно? — ведьма улыбнулась и прищурила правый глаз, который был чуть-чуть темнее левого. — И живешь ты в небольшой деревушке в двух с половиной лье отсюда.

— Как вы угадали? — девушка была крайне удивлена.

— Я тебе не цыганка, чтоб гадать, — презрительно бросила ведьма. — Просто я знаю твою мать.

— Мою матушку? Но откуда?

— Оттуда же, откуда и остальных благочестивиц, — ведьма выговорила это слово особым образом, слегка растягивая и делая ударение на каждом слоге, в зеленых же глазах читались одновременно презрение, жалость и сознание собственного превосходства. — Когда Жаклин вынашивала под сердцем тебя, ей было очень плохо. Мало того, что ее постоянно тошнило, так еще время от времени боль, судороги и прочее. Она страшно боялась потерять плод чрева своего, все твердила о чьем-то “черном” глазе и проклятии. А кто поможет честной супруге порадовать мужа ребенком, а доброй христианке облегчит страдания в дни беременности? Может, ваш Бог?

Ведьма гордо подбоченилась.

— Как же, жди! Бог наоборот проклял нашу праматерь и заставил всех нас страдать во время вынашивания. Поможет только всеми гонимая ведьма. То есть я. Конечно, пришлось твоей матушке помучаться, а мне с ней изрядно повозиться. Зато вон какая красавица выросла. Вдобавок и лицом, и фигурой вся в Жаклин. Только... вру, только не фигурой! — она понимающе ухмыльнулась. — Ты тоже в положении? Может, избавиться хочешь?.. Ко мне ведь со всяким делом идут, не с тем, так с другим, если не сохранить, так наоборот... Ты только не стесняйся.

Под проницательным взглядом ведьмы девушка залилась краской смущения от шеи до корней волос и пролепетала:

— Что вы, я еще не... не замужем...

— А это незамужним и надо, чтоб позор скрыть, — деловито сказала ведьма. — Замужней-то чего? Знай свое бабье дело. Да и поопытней они, приспят ребенка или еще как вывернутся... Ну да ладно, поняла я, что ты хотела сказать: ты пока не познала мужчину, и не о ребенке речь. Тогда о чем?

Девушка молчала. Ведьма подтолкнула ее к столу, усадила на колченогий некрашеный табурет, сама прошла в угол, где была свалена охапка соломы, покрытая облезшей шкурой неопределенного цвета, растянулась на ней и потребовала:

— Хватит запираться да отмалчиваться. Сумела добраться сюда, сумела меня разбудить, сумей и говорить. Чувствуй себя как дома. В конце концов можно считать, что ты здесь уже была... в материнском чреве! Так что с возвращением! И хоть не я тебя крестила, в некотором смысле я твоя добрая крестная. Так что смелее. Как тебя зовут?

Девушка встрепенулась, повернулась к хозяйке лачуги и почти уже решилась ответить... Но в последний миг что-то все же удержало ее, и с прелестных коралловых губок не слетело ни слова. Ведьма лишь вздохнула.

— Ладно, голубушка, не хочешь — не говори, дело твое. Только я ведь все равно дознаюсь, ты особенно не надейся на молчание. А впрочем помолчи, может, так тебе полегчает.

Девушка между тем и впрямь оживилась, принялась озираться по сторонам и внимательно ко всему приглядываться. Единственная комната лачуги была обставлена крайне скудно: кроме кое-как сложенного из грубо отесанных камней очага, охапки соломы со шкурой, стола и колченогого табурета, предложенного хозяйкой гостье, в ней имелся еще один такой же точно табурет, да вдоль стены с дверью шли в несколько рядов полки, уставленные разнообразными горшками, горшочками и коробочками. Стена, около которой был пристроен очаг, являлась на самом деле вертикально срытым склоном холма. Из земли торчали концы древесных корней. Тут же имелась небольшая дверца, служившая вероятнее всего входом в кладовую. В стене напротив кучи соломы имелось малюсенькое окошко, затянутое потемневшим от времени бычьим пузырем.

В общем, изнутри лачуга имела такой же неказистый вид, как и снаружи. И все же находящийся в жилище ощущал некую необычность. Как и при виде хозяйки лачуги, при весьма заурядной наружности обладавшей до жути странными, насквозь пронизывающими зелеными глазами и пугающей честных людей профессией. Во-первых, комнату озарял багровый свет очага, придававший дому таинственный вид. А поскольку в трубу иногда задувал ветер, пламя начинало трепетать, и очертания предметов ломались и мешались с тенями. Также трудно было сказать наверняка, спит ли сама ведьма, бодрствует ли, скалит зубы в улыбке или беззвучно рыдает. Во-вторых, в лачуге было полным-полно трав. Не только глиняный пол был усыпан мелко нарезанной травой. Во всех углах комнаты, под каждой стеной были свалены охапки трав. Пучки трав, листьев, свежесорванных и сушеных, связки корешков свешивались с потолка и были развешаны по стенам. В очаге вместе со смолистыми поленьями также горели какие-то травы. И все эти разнообразные растения, из которых девушке была знакома едва ли четверть, наполняли комнатушку совершенно непередаваемыми горьковато-сладко-острыми ароматами и смесью очарования девственно-дикой природы, свободы без конца и края и... тайны.

Ощущение свободы разбивало последние оковы страха. Таинственность будоражила рассудок, заставляла работать ум, дремлющий в обычные серые будни. Очарование природы будило инстинкты. А поскольку все дыры в стенах лачуги были плотно законопачены мхом, а дверь тщательно подогнана, в комнате было очень тепло, почти жарко, и закоченевшее тело вскоре согрелось. И вот оттаяв душой и телом девушка окончательно осмелела, поставила на стол корзинку, которую до тех пор судорожно сжимала в руках, тихо вымолвила:

— Да, я пришла не из-за ребенка, — и тут же вновь умолкла, ожидая, что ответит ведьма.

— Я слушаю, слушаю, — сказала та, когда молчание сделалось невыносимым. — Слушаю внимательно. Говори.

— Но хоть я и... не знаю мужчины, — личико и шея девушки вторично сделались пунцовыми. — Я пришла... именно из-за мужчины.

— Бедняжка, ты безнадежно влюбилась, — ведьма сочувственно вздохнула. — Будучи не в силах смотреть на твои страдания крестная (настоящая крестная!) посоветовала тебе собрать корзинку подарков и наведаться ко мне.

Широко раскрыв глаза девушка воззрилась на хозяйку лачуги и дрожащим голосочком спросила:

— С чего вы взяли?..

— Ах, брось, все женщины одинаковы, — ведьма презрительно ухмыльнулась. — Разве может добрая матушка посоветовать любимой доченьке отправиться в логово проклятой колдуньи?! Да ее нежное сердце прежде разорвется на кусочки! Нет-нет, кто угодно, только не она сама. Вот крестная — дело другое. Впрочем, готова поклясться чем угодно, и эта благонамеренная женщина знает меня и пользовалась моими услугами. Я ведь, почитай, всей округе известна. Так что кумушки не объяснялись долго. Перемигнулись и поняли, что к чему. Да, безусловно все женщины одинаковы.

Девушка часто-часто задышала и понурилась. Если это правда... Крайне неприятно осознавать, что такие близкие и горячо любимые с детства люди давно уже запятнаны общением с нечистой силой... если только это действительно так! Но она-то сама разве лучше матери и крестной?.. К тому же как здорово ведьма угадывает... Просто диву даешься!

Увлеченная собственными мыслями она не обратила внимания на следующие слова хозяйки лачуги:

Ведьма то ли сухо кашлянула, то ли отрывисто и горько хохотнула. От этого резкого звука девушка вздрогнула и словно очнувшись после забытья как можно мягче спросила:

— Ох, простите меня, я не поняла... Что вы сказали?

— Не поняла, и ладно. Вовсе незачем тебе понимать. Не твое это дело, — ведьма стремительно вскочила с подстилки, подбежала к столу, уселась на второй табурет и раздраженно произнесла: — Надоела мне твоя нерешительность. Либо выкладывай все начистоту, либо убирайся на все четыре стороны. А не захочешь уйти сама — я тебе такое устрою...

Глаза ведьмы хищно сверкнули. Девушка съежилась и слегка отодвинулась от нее. Оказывается, опасно не доверять ведьме. Это все равно что совать руку в змеиное логово...

— Да-да, устрою, не сомневайся. Есть я тебя не буду, но — заколдую! В жабу превращу. Или в рыбу, в скользкую холодную рыбу. В ящерицу. В толстомясую крольчиху. В косулю. Другие сожрут!!

Глаза ведьмы налились кровью и устрашающе вращались, губы сжались и вытянулись в сизую линию.

— Его зовут Кола!!! — выкрикнула вконец перепуганная девушка.

— Ага! Так-то лучше. Продолжай, — в единый миг ведьма переменилась в лице, вновь сделавшись радушной хозяйкой и доброй советчицей.

— Кола, сын мельника, — девушка стала понемногу успокаиваться. — Статный такой парень, красавец прямо.

— Младший сын? Старший? — переспросила ведьма со скучающим видом, точно заранее знала ответ. Девушка отважилась наконец взглянуть на нее — и неожиданно прочла в по-кошачьи ярко загоревшихся глазах действительно неподдельный интерес к своей истории. Ведьма поспешила отвернуться, хотя отлично понимала, что оплошность уже допущена.

— Средний вообще-то... То есть был средним. Младшие брат и сестра умерли от поветрия еще в младенчестве, старший брат утонул года два назад, купаясь в пруду. И теперь Кола единственный.

Девушка неотрывно следила за хозяйкой лачуги, ожидая, что она вот-вот вновь обернется.

— Единственный, значит. Так-так...

Ведьме явно не понравилось, что собеседница пытается заглянуть ей в глаза. Поэтому она предпочла вернуться на подстилку и уже оттуда ободряюще проговорила:

— Хорошо, просто умница. Дальше.

— Ну вот. Мы с Кола были помолвлены. С детства. Еще до смерти старшего брата. Наши родители сговорились... Ну, как водится. Трудностей не было никаких. Кола конечно получал свою долю наследства, но мельница должна была отойти со временем к старшему брату, вот ему-то невесту надо было выбирать тщательно, а младшему...

— Ну да, ну да, как в сказке: старшему — мельницу, среднему — осла, младшему — кота. До чего же люди суетны. Смотришь — нет уже главного наследника, зато остается неглавный, — ведьма сокрушенно вздохнула.

— Да, теперь мой жених получал все, — подтвердила девушка, но тут же поспешила добавить: — Но вы не думайте, я не за это его любила, я за просто так...

— Любила! — ведьма энергично тряхнула головой и причмокнула.

— Мы вместе росли, вместе играли, — продолжала девушка мечтательно. — И вся деревушка знала, что когда я вырасту, то обязательно выйду за него. А он непременно женится...

Девушка замялась, как-то разом погрустнела и добавила уже совсем неуверенно:

— Непременно на мне...

— Так, ясно, он тебя обманул, — быстро вымолвила ведьма, которой уже порядком надоела нерешительность гостьи. — Кола, сын и единственный наследник мельника, взял в жены другую.

— Да, Ивонн... — начала было девушка, однако хозяйка лачуги вновь перебила ее и резко сказала:

— Ивонн с детства была твоей лучшей подругой. А тебя зовут Нанерль.

— Как, вы и это знаете?! — изумлению девушки не было границ. Ведьма как-то странно посмотрела на нее и ответила уклончиво:

— Смотря что иметь в виду. Имя твое я... вспомнила. Да, Жаклин как-то забегала ко мне и делилась радостной вестью: мол, представляешь, какую прекрасную девочку я родила — просто загляденье! Нанерлью назвала. Отлично помню.

Если бы гостья хорошенько поразмыслила над словами хозяйки, то возможно нашла бы их не слишком убедительными. Или даже подозрительными. Но ее гораздо больше волновало, откуда ведьма знает про Ивонн. Так и не догадавшись соединить эти две странности она кивнула.

— А насчет подруги и вовсе просто, — продолжила ведьма. — Старая как мир история! Все устроено заранее. Твои родители обещали выдать тебя за Кола, его родители согласились. Добрые матушки и добрые батюшки заранее обстряпали дельце — и все успокоились. Включая в первую очередь тебя! Играла ли ты с куклами — то были словно твои и его дети. Помогала матери по хозяйству — знала, что повзрослев станешь хлопотать для него. Танцевали вы на сельском празднике — никто не претендовал на тебя всерьез, потому что вся деревня знала: Кола и Нанерль — жених и невеста. С самого детства привыкла ты разыгрывать хозяйку его дома.

Но рядом неприметно для тебя подрастала подруга, сделавшаяся со временем соперницей, тихо завидовавшей тебе. Никто не принимал ее в расчет. Никому и в голову прийти не могло, что маленькая Ивонн способна на такое предательство. Вы же выросли вместе, вы втроем! Ты же так доверяла Ивонн! Она наверняка была наперсницей и поверенной во всех твоих сердечных делах. И вдруг совершить такое...

— Вот именно: вдруг! — с жаром подхватила девушка. — Кола очень быстро переменился ко мне, переменился совершенно. Всего за каких-то два с половиной месяца, представляете?!

— Отчего же не представить, — поддакнула ведьма.

— Его точно околдовали...

— Может и околдовали. Очень даже может быть, — спокойно подтвердила хозяйка лачуги.

— Да, наверно так и есть, — гостья окончательно утвердилась в своем мнении и нетерпеливо затараторила: — Кола точно уснул с открытыми глазами, а глаза его оказались прошитыми суровой ниткой и привязанными к Ивонн. Он потерял всякий стыд! Ко мне и не подойдет, и словом не обмолвится, а все торчит под ее окнами или подкарауливает где-нибудь вне дома. Побледнел даже, похудел. Хозяйство и то забросил, на мельнице один старик-отец управлялся. Тот и грозил сыну, даже сильно поколотил его — ничего не помогало. Что же до Ивонн... Поначалу она вроде бы отвергала его ухаживания, неудобно ей передо мной было, что ли. Но потом не устояла и... и...

Губы девушки исказились, затряслись, из глаз медленно покатились крупные слезы.

— Кола вернул свое обещание жениться на мне и посватался к Ивонн. Не знаю как, но родителей своих он уломал, отец с матерью его поддержали. А на прошлой неделе они... обвенчались.

Нанерль произнесла эти слова неожиданно грозным голосом, ее лицо исказилось от злобы. Ведьма молча смотрела в очаг, в зеленых глазах метались отблески пламени.

— Наши семьи поссорились, но какой-то этого прок! — продолжала сокрушаться девушка. — Кола связан теперь нерасторжимыми узами брака с другой, а я обманута, опозорена. Все в деревне, от детей до стариков показывают на меня пальцем, замолкают при моем появлении, а за спиной начинают шушукаться. И я знаю о чем говорят: “Кола оставил Нанерль с носом! Нанерль теперь бракованная!..” Кто после случившегося возьмет меня замуж, кому я такая нужна?! Зачем Ивонн оттяпала все, что по праву должно принадлежать мне?! Я лишилась всего: мужа, мельницы, доброго имени, чести...

— Вы были близки? — деловито спросила ведьма.

— Слава Богу, нет, но какое это теперь имеет значение?! Меня забраковали, понимаешь, старуха? Господи, почему только я не умерла?! Опозорена, опозорена!.. — в отчаянии воскликнула гостья. Ведьма досадливо поморщилась (она была еще слишком молода, чтоб заслужить титул старухи), однако прекрасно понимая душевное состояние посетительницы ничем не ответила на эту маленькую дерзость, а попыталась успокоить ее:

— Ну так чего причитать? Найдется и для тебя жених, непременно найдется. Еще почище сына мельника. И девичество твое при тебе осталось, нечего бояться, что муж с позором выгонит тебя.

— Найдется, как же, — на лице Нанерли отразилось полнейшее недоверие к словам ведьмы, и она продолжала с горечью: — Все вы говорите одно и то же. И матушка, и крестная, и священник, у которого я исповедовалась в воскресенье. И теперь вот ты. А я хочу совсем другого!

Гостья порывисто вскочила, упершись руками в стол наклонилась к ведьме и принялась отрывисто выкрикивать:

— Не желаю состариться в невестах! Не пойду замуж ни за вдовца, ни за калеку! И я хочу отомстить! Отомстить обоим, Ивонн и Кола! Меня ограбили, а я должна мириться?! Не бывать тому! Никогда! Ни за что!

— Да, ты пришла за местью, — эхом откликнулась ведьма. — Вот оно, твое благочинство. К проклятой колдунье потянуло... Что ж, выкладывай, каким способом ты желаешь извести бывшую свою подругу?

Она говорила со скучающим видом, точно знала все ответы гостьи наперед. Тем не менее ответ девушки явился для нее неожиданностью.

— Нет, этого слишком мало.

— Недостаточно лишить Ивонн красоты, здоровья, а затем и самой жизни? — хозяйка лачуги перевела взгляд с очага на собеседницу, в ее голосе чувствовался пробуждающийся интерес.

— Я всегда успею добраться до этой распутницы, отбивающей чужих женихов. И я еще доберусь до нее, будьте уверены. Однако прежде я хочу, чтобы она мучалась точно так же, как мучаюсь я! Я желаю, чтобы Кола стал в конце концов моим мужем... но прежде пусть убежит от Ивонн ко мне! Бросит живую, здоровую, полную сил жену ради меня! Пусть раскаивается в своем предательстве, рвет на себе волосы и на коленях вымаливает у меня прощение! Вот тогда я потешусь, посмеюсь над ним. Потом уж можно будет расквитаться и с подлой дрянью.

— Да, вот потом можно извести Ивонн. А когда Кола женится на мне, когда после смерти отца останется владельцем мельницы — изведи его, потому что я и его ненавижу! И никогда уже не полюблю! Я желаю лишь отомстить и получить то, что по праву принадлежит мне. Вот... Вот это вам. Как задаток. Но это на первый раз. Надо будет — еще принесу. А когда стану мельничихой, можете быть уверены, вам тоже кое-что перепадет. А пока берите вот это.

Ведьма заглянула в корзинку, которую гостья услужливо пододвинула ей со словами: “Только помоги”. Обычное подношение, какое могла собрать крестьянская девушка: в основном продукты, пара безделушек. Сверху лежал крохотный узелок. Ведьма взяла его — в ладони звякнули медяки...

— Спасибо за гостинец, — хозяйка лачуги обогнула стол, открыла дверцу кладовки, спрятала корзинку. — Вообще-то принесенного, сама понимаешь, за такую услугу маловато... Но ты мне нравишься.

Ведьма вернулась к Нанерли, встала рядом с ней и подмигнув пообещала:

— Так и быть, помогу тебе. После с тобой сочтемся, пока хватит нести. Но мне не только гостинцы твои нужны. И сейчас даже не столько.

— Вот как? Чего же вы хотите? — изумилась девушка.

— Не велела ли тебе крестная прихватить с собой какую-нибудь вещичку, подаренную Кола? — вкрадчиво спросила ведьма. Нанерль вздрогнула и растерянно разведя руками проговорила:

— Советовала, но я как-то не...

— А вот надо было как раз послушаться советов той, которая уже пользовалась моими услугами, — назидательно сказала хозяйка лачуги.

— Да не знала я ведь, согласитесь ли вы помочь мне, — попыталась оправдаться девушка.

— Я никому не отказываю, — заверила ее ведьма.

— Да и боязно как-то... А впрочем погодите! — девушка сняла чепец, ловко расплела волосы и со словами: — Вот это. Точно, Кола привез ее с ярмарки прошлой осенью, — подала ведьме ярко-голубую шелковую ленту.

— Ага! — ведьма с необычайным интересом рассмотрела ленту, поднеся ее к лицу так близко, точно обнюхивала или хотела лизнуть ткань. — Ты долго ее носила, это и хорошо, и плохо разом. Но ничего, пока сойдет. Просто в следующий раз принеси то, что находилось в руках Кола достаточно долго. А когда у тебя будет женское?

— Что-что? — гостья попыталась сделать вид, что не поняла слов хозяйки лачуги, уставилась под ноги, принялась приводить в порядок волосы, всячески заслоняя рукавом разрумянившиеся щеки.

— Здесь тебе не монастырь, так что не красней и не пытайся обмануть меня стыдливостью, все равно ничего не выйдет. Когда у тебя месячное истечение? — продолжала допытываться ведьма.

—А-а-а... вам зачем? — Нанерль все же нашла в себе силы превозмочь смущение и посмотреть прямо в глаза хозяйке лачуги.

— Здесь я спрашиваю. И не я к тебе за помощью пришла, а ты ко мне, — строго сказала ведьма.

— Просто я слышала... это не очень хорошо, — осторожно заметила девушка. Видя ее нерешительность ведьма смягчилась и спокойно пояснила:

— Ничего страшного не будет, просто тут требуются сильные средства.

— А кровь... нельзя другую? Я палец могу порезать, — продолжала колебаться Нанерль. Ведьма лишь насмешливо фыркнула.

— Уж не лучше ли меня ты знаешь, что и как делать! Нет, сейчас другая кровь не подойдет. Потом может быть да, но не теперь. Приходи в первую же ночь, когда самая сила. И не бойся ничего. Будет Кола бегать к тебе как миленький. А более мягкими средствами его сейчас не одолеть. Уж я-то знаю, — добавила ведьма загадочно, однако девушка вновь не потрудилась задуматься над скрытым смыслом ее слов.

— Теперь уходи. Вещица же пусть побудет у меня.

Ведьма аккуратно скатала ленту, положила ее в один из стоявших на полке горшочков и присыпала сверху какими-то истолченными в порошок растениями.

— Как же я пойду теперь? Ночь ведь уже совсем, я и сюда-то еле добралась, — срывающимся голоском пролепетала Нанерль. Хозяйка лачуги посмотрела на нее свысока.

— Разве ты не знаешь, что ведьме подвластны стихии? Открой-ка дверь.

Последовав совету ведьмы девушка с удивлением обнаружила, что в продолжение их разговора ветер совершенно угомонился, небо очистилось от туч, ночной лес залило холодное серебро лунного света, а волчий вой стих. Она вопросительно посмотрела на довольную собой хозяйку лачуги и вместо прощания нерешительно протянула:

— Ну-у-у... так мне... идти?

— Конечно. До следующего раза. Да смотри, не забудь: в первый женский день. И кланяйся от меня матушке. Она помнит.

Когда дверь за гостьей закрылась, ведьма постояла немного посреди комнаты в раздумье.

— Дитя! Куда ж ты метишь, на какой путь становишься, — произнесла она наконец сочувственно. И добавила тихо: — Ну, чему бывать, того не миновать. Видно, так уж судьбе угодно. Дитя...