Не успел режиссер сорвать с себя и швырнуть под ноги блестящую рубашку, не успел назвать точный, хотя и малоприятный для слуха семиэтажный адрес, по которому приготовился послать шутника-работодателя, как получил такой сокрушительный удар, что бестолково взмахнув руками грохнулся на пол и весь скорчился от боли. Это было нечто ужасное! Он физически ощутил удар и мог бы поклясться, что получил его всем телом, вдобавок не только снаружи, но и изнутри! Болело все, что только могло болеть: глаза, нос, зубы, печень, почки, суставы, мышцы, ногти. Болели даже корни малейшей волосинки на теле, словно за каждую из них с силой дернули. Зудела кожа, точно от сильного химического ожога. И при всем этом режиссер напрочь не видел того, кто его ударил. Лупоглазый официант по-прежнему протягивал ему черное яйцо на салфеточке, которое Бесконечность положил туда прежде чем начал демонстративно раздеваться. Господин Зельбелов сидел в кресле, то есть довольно далеко от него. Ни за спиной, ни по бокам никто не появлялся... Но кто-то же стукнул его! Да еще так умело. В нервный центр заехал, не иначе. Но что за странный нервный центр такой? Или это был некий удар в психику?! Мистика какая-то...

— Мне лучше не перечить, мой дорогой, — прозвучал сквозь гул в ушах ровный голос господина Зельбелова. Бесконечность с усилием поднял налитую свинцом голову. Шея определенно плохо гнулась, позвонки скрипели, когда терлись один о другой, но не это главное...

Главное то, что этот самый господин толстосум действительно подонок и сволочь, каких мало. Такой и убить может, если потребуется... Если ему потребуется!

Бесконечность готов был взвыть от досады, настолько работодатель был прав. Видимо почувствовав это (а может и не почувствовав, но попросту предвидя подобный оборот дела заранее) господин Зельбелов совершенно неожиданно сменил ледяной гнев на горячую милость и дружеским тоном докончил:

— ...и примите новые условия нашего контракта. С этого момента оплата удваивается. С целью компенсации морального ущерба. Следовательно, удваивается и сумма аванса. Итак, с меня причитается. В каких купюрах желаете вы получить эти полтора миллиона?

Его побили, теперь сразу же ласкают и выбрасывают вдобавок сахарную кость. Точно как собаке. Но отказываться ведь глупо, и режиссер не задумываясь выпалил:

— “Сотками”.

Не успел он смутиться, не успел решить, не слишком ли поспешно все же капитулировал, как в студию вошел второй официант (правда, у этого глаза были абсолютно нормальные), но не с салфеткой, а с толстеньким клетчатым чемоданчиком. Бесконечность принял от вошедшего ношу, расстегнул никелированные замки, поднял крышку — и глазам его предстали уложенные ровными рядами сто пятьдесят пачек сотенных банкнот.

Вот уж в портретиках Франклина режиссер разбирался как следует! Вывалив содержимое чемоданчика на пол он наугад выудил из кучи восемь пачек, разорвал обертки, пересчитал банкноты, проверил каждую “на хруст”, “на металлографию”, “на ворс” и на несовпадение номеров и сверх того пару десятков купюр обследовал с особой тщательностью.

— К сожалению, в этой комнате нет детектора валют, — сказал господин Зельбелов, терпеливо дожидавшийся окончания экспертизы, и тут же дипломатично добавил: — Впрочем, если пожелаете, я распоряжусь, и его принесут. Либо можете сходить в мой кабинет, там детектор есть.

— Что вы, что вы, не нужно, — запротестовал Бесконечность, неожиданно испугавшись, что проявляя недоверие может если и не отпугнуть заказчика, то по крайней мере враждебно настроить его. — Я и без всякого детектора вижу, что денежки настоящие, да еще в отличном состоянии. Все банкноты до единой новехонькие!

— Иначе нельзя, честь мундира не позволяет, — сказал работодатель абсолютно серьезно.

— Итак, вы настаиваете, чтобы я взял эти деньги...

Режиссер несколько секунд молча шевелил губами, сдвинув к переносице брови и закатив глаза к потолку, наконец решил скаламбурить и весело докончил:

Бесконечность как-то слишком поспешно и ужасно глупо хихикнул. Ни работодатель, ни тем более слуга даже не улыбнулся.

— Вы пытаетесь острить. Замечательно. Великолепно. Браво, — господин Зельбелов несколько раз совершенно беззвучно свел-развел ладони, изображая бурю аплодисментов. — Я крайне рад, что вы наконец одумались. Давно пора. Действительно, дорогой мой, если бы я рассчитывал навредить вам или посмеяться над вами, то не стал бы делать этого столь хитроумным способом. Можете смело глотать этот... кгм-м... Прибор. Однако я желаю продемонстрировать вам его полную безвредность. Извольте убедиться.

— Выбирайте.

Бесконечность поколебался немного, затем молниеносным движением схватил то яичко, которое было чуть подальше от него, следовательно, чуть поближе к слуге.

— Это не имеет ровно никакого значения, — прокомментировал его выбор господин Зельбелов. Тем временем безвекий человек двумя пальцами взял оставшееся яйцо и не пережевывая проглотил.

— Теперь, если угодно, смотрите.

Господин Зельбелов покрутил против часовой стрелки набалдашник трости, и верхняя часть ее засветилась радужными кольцами. Не успел режиссер и рта разинуть от удивления, как пальцы работодателя пробежались по кольцам, и с потолка бесшумно спустился на кронштейнах монитор, экран которого тут же засветился. Безвекий человек поднес к лицу руку — и Бесконечность увидел эту руку на экране. Безвекий человек пошевелил пальцами, повернул ладонь, сжал кулак — с рукой на экране произошло то же самое.

— Это что... японское? — только и смог выдавить до предела изумленный режиссер. Господин Зельбелов покровительственно улыбнулся и поспешно подтвердил:

— Японское, японское, дорогой мой. Великолепная техника.

Бесконечность нисколько не успокоился. Столь поспешное подтверждение первой же пришедшей в голову мысли никоим образом не могло развеять его сомнения. Тем не менее вот уже второй раз за сегодняшний день он получает на руки баснословную сумму в твердой валюте, причем теперь это отлично знакомые “сотки”, а не полулегендарные “штуки”. Так что сейчас предстояло решиться и наконец начать...

Господин Зельбелов и не думал икать. Он по-прежнему спокойно восседал в кресле и невозмутимо рассматривал набалдашник трости. Был он выточен в виде небольшого матового шарика цвета слоновой кости. Сразу под ним тускло светилось медно-красное кольцо, ниже шло бордовое, еще ниже глиняно-рыжее...

— Почем я знаю, вдруг это бомба замедленного действия, а не капсула с ядом, — заявил режиссер, дивясь собственному нахальству. Мигом черные очки были обращены в его сторону, и господин Зельбелов промолвил с укоризной:

— Меньше фильмов про Джеймса Бонда смотреть надо, молодой человек.

— Вы, кажется, хотите, чтоб вас уговаривали. Ломаетесь как красна девица, право слово, — господин Зельбелов раздраженно пожал плечами. — Или все же оплата несоразмерная? Так вы уж прямо скажите, нечего ходить вокруг да около.

Режиссер решил было, что оплата и без того сверхщедрая, однако в следующую же секунду неожиданно для самого себя азартно выкрикнул:

— Вот бы еще “лимон” к авансу!

— Итого два миллиона к общей цифре? Извольте, — едва речь зашла о конкретных суммах, голос господина Зельбелова вновь стал удручающе-бесцветным. Бесконечность подумал, что для этого странного человека достать лишний миллион “баксов” все равно что для другого вынуть из кармана носовой платок. На губах господина Зельбелова мелькнул некий намек на слабую улыбку. Однако ни изумиться, ни испугаться, ни подумать о телепатии режиссер не успел, потому что в следующую секунду третий слуга внес сумку с очередной порцией денег и замер рядом с первыми двумя.

— У меня вышколенный персонал, — заметил хозяин.

— Вот так-то лучше, — и господин Зельбелов крякнул от удовольствия. Его пальцы вновь забегали по трости. С потолка спустился второй монитор, и посмотрев на его экран режиссер увидел то, что и следовало ожидать: исчезающе-бесконечный ряд телевизоров, вложенных друг в друга. Он моргнул. Изображение на экране мигнуло, исчезло и тут же восстановилось вновь.

— А вот от этого придется воздержаться. Каждое движение ваших век — заведомый брак в съемке, усложняющий монтаж. Но за восемь миллионов, я думаю, можно потерпеть и не мигать. Вы в детстве играли в гляделки?

— Абсолютным чемпионом школы не был, но и задних тоже не пас, — уклончиво ответил режиссер. Честно говоря, он не знал наверняка, сумеет ли не моргать слишком часто. Ох, придется помучаться еще с этим необычным заказом! Хотя с другой стороны почему бы не помучаться за такие-то деньги...

— Вот и смотрите в оба, — приказал господин Зельбелов. Если бы не строгий тон и не проклятые черные очки, в которых он, кажется, даже спал, наставление можно было бы принять за милую шутку, за ответный каламбур. Однако строгость и чернота производили должное впечатление. Господин Зельбелов и не думал шутить. Поэтому режиссеру оставалось только повязать вокруг головы серебристую ленту, услужливо поданную безвеким слугой (чтобы волосы на глаза не падали), повернуться к кровати, немного потереть глаза ладонями, немного погримасничать и изъявить полную готовность к началу съемок.

— Так я буду снимать не один? — решил все же уточнит режиссер.

— Одно дело — видение мира человеком с фантазией и совершенно иное — взгляд заурядной личности. В комбинации смотрится неплохо, — пояснил господин Зельбелов. — Кроме того, эта вот японская аппаратура позволяет отражать на экране чувства того, кто снимает фильм. Это не простая механическая запись, это чувственная лента. Поэтому ваша работа ничуть не обесценится, если здесь поучаствует лишняя пара глаз.

Безвекий человек тем временем отошел к стене, дабы не мешать Бесконечности, и по-прежнему не проронив ни слова уставился на кровать.

— Внимание обоим, — скомандовал господин Зельбелов. Режиссер повиновался и также перевел взгляд на кровать, хотя в душе продолжал недоумевать по поводу странностей невиданной доселе “аппаратуры”.

— Выбросьте из головы лишние мысли, они портят картинку на экране, — строго приказал работодатель. Бесконечность попытался не думать о проглоченном “яичке”.

— Внимание на ширму, — коротко поправил его господин Зельбелов, следивший за направлением взглядов “камер” по мониторам.

— На ширму так на ширму, — тихонько проворчал Бесконечность.

— Не болтайте, звук также записывается, — раздраженно одернул его господин Зельбелов.

— Простите, не знал, — извинился режиссер. — Но разве нельзя озвучить отдельные куски потом?

— Я признаю лишь натуру, а не суррогаты и не суррогатные вставки. Так что замолчите наконец и следите за ширмой. Все, поехали. Съемка!

Господин Зельбелов стукнул тросточкой об пол. Неведомо откуда полилась нежная музыка. И едва Бесконечность успел перевести взгляд на ширму... как из-за нее выплыла тридцатипятилетняя дама в роскошном розовом пеньюаре и направилась к трельяжу! Шла она очень медленно и плавно, ступала совершенно бесшумно, гордо подняв голову и с чисто королевским величием неся пышную высокую прическу, венчавшую ее наподобие короны. Проходя мимо кровати дама на несколько секунд задержалась, наклонилась и загадочно улыбнувшись любовно погладила атласную простыню.

Замерев на месте режиссер во все глаза пялился на даму. Он решительно не понимал, откуда она взялась. То есть, конечно же, вышла из-за ширмы, спору нет... Только вот как она туда попала?! Бесконечность переодевался там и что-то не заметил ни малейших признаков двери. Скрытый люк, вероятно. Или скрытый вход. Ох и фокусы, почище чем в цирке! Одно хорошо: если заказчик и дальше будет баловать его подобными сюрпризами, за результат игры в гляделки можно не опасаться. Тут и захочешь, а не моргнешь, от удивления глаза сами на лоб вылезут...

“Да что вы стали как истукан?! Ведите ее, ведите же, осел!” — услышал Бесконечность голос господина Зельбелова, идущий из позвоночника в мозг. Только он хотел обернуться и проверить, где же находится заказчик, как почувствовал новую мысль:

“На месте я, на месте. Да, это телепатия. Да, с помощью того же проглоченного яйца. Ну и что?! Снимайте же наконец, лодырь проклятый! За красивые глаза я вам миллионы долларов плачу, что ли?! Где сопровождение?! Где любование игрой полутонов?! Где восхищение линиями лебединой шеи модели, ее профилем?! Да загляните же ей в глаза, чурбан!! И учтите: ваши эмоции отражаются на экране все до единой, а повторных дублей я не делаю. Не признаю! Так что работайте!! Не то берегитесь!!!”

Господин Зельбелов послал довольно длинную мысль, тем не менее Бесконечность воспринял ее всю разом, как будто единое коротенькое междометие. И этому свернутому восприятию он удивился уже в меньшей степени, нежели появлению актрисы из-за ширмы. То ли он привык удивляться в этой необычной студии, перейдя некий предел изумляемости, то ли телепатия как явление ему незнакомое непременно должна была быть странной, и он оказался более подготовленным к этой странности, чем прежде. А может напоминание об оплате затронуло в его душе прагматичную струну. Во всяком случае он прекратил изображать соляной столб, словно получив команду “Отомри!” при игре “Море волнуется”. Стараясь двигаться плавно приблизился к даме, которая опустилась на пуфик и занялась туалетом. Выбрав наиболее удачный ракурс осмотрел ее взглядом внимательным... не без легкой примеси платонического восхищения, надо признать. Дама действительно была роскошна. В ней не осталось уже и следа юной девической легкости и непосредственности, то была настоящая зрелая женщина. Что называется, ягодка в самом соку, без малейших признаков увядания в виде предательской сеточки паутинок-морщин на воистину лебединой шее (прав господин Зельбелов, этого не отнять!) или около уголков глаз либо легких желтовато-голубоватых тонов кожи. Свежая немороженная продукция, как выразился бы друг Бесконечности, изрисовавший его дверь вареньем. И если бы не царственная осанка и великосветские манеры, да если бы она была лет на десять моложе, с ней можно было бы, пожалуй... Но нет, работать, работать и только работать! Хозяин следит за всем.

В общем, режиссер откровенно залюбовался актрисой, которая великолепно вошла в роль блистательной дамы и держалась очень естественно, непринужденно. К тому же Бесконечность отсмотрел ряд красивых кадров, которыми был весьма доволен: струи дезодоранта и туманные облака пудры, постепенно рассеивающиеся в воздухе; игра световых бликов и отражений в створках трельяжа; ослепительное сверкание бриллиантовых сережек на нежно-розовых мочках ее крохотных ушек; тонкие длинные пальцы, оканчивающиеся бледно-сиреневыми лакированными ногтями, окунаются в воздушно-легкий блестящий крем; палочка кроваво-красной помады, эротично касающаяся губ, за которыми белеют две слегка разомкнутые линии идеально белых мелких зубов; прелестное кружево, которым заканчивается рукав пеньюара, подчеркивает нежность матовой кожи руки... И многое другое. Постепенно режиссер вошел во вкус. Ему уже нравилось отсматривать кадры гораздо больше, чем снимать при помощи сравнительно громоздкой видеоаппаратуры. Он даже приспособился моргать в тот момент, когда резко переводил взгляд с одной детали на другую. Тогда кадр все равно смазывался, и можно было дать хотя бы секундный отдых глазам...

Женщина шагнула к кровати. Халатик пеньюара соскользнул с плеча и едва зацепив пуфик свалился на пол. Еще несколько легких движений — и упала кружевная рубаха. Стройные длинные ноги переступили через нее. Прежняя мелодия разбилась хрустальным перезвоном ксилофона, музыка зазвучала с новой силой. В ней не осталось и следа нежности, теперь спальню заливала страсть. Актриса обернулась, посмотрела прямо режиссеру в глаза долгим зовущим взглядом. Во взгляде была тоска по нежности и ласке, было и желание, и заранее обещанная взаимность, и всепрощение...

Бесконечность шагнул следом за актрисой. Отсутствие видеокамеры, слишком непривычная натуральность отсмотра кадров сыграли с ним злую шутку. Режиссер уже почти забыл о съемке и о расположившемся в этой же комнате работодателе. Он с вожделением рассматривал идеальные пропорции тела модели, представлял, как сожмет сейчас это тело в объятиях, соединится, сольется с ним... Створки плотины сдерживающих ограничений и моральных правил в его душе были окончательно сломаны, из-за них начал обрушиваться водопад бурной фантазии и необузданных инстинктов. Казалось, ничто его не удержит...

При чем здесь он?! Была заказана эротика? Пожалуйста, будет эротика. Да еще какая! Только уж не по сценарию хозяина. К чертям собачьим сценарий!!! Глаза в глаза отсмотрит Бесконечность все, что отразится в душе модели во время акта любви. Даже хочет она того или нет, какая разница? Если хочет, то будут положительные эмоции удовлетворенной женщины, если не хочет — отрицательные эмоции изнасилованной. В любом случае это уникальные кадры! Почему же не позволить режиссеру отдаться сиюминутному порыву? Вдруг страсть угаснет через секунду... И какие кадры будут потеряны навек, какие кадры!..

“Стой где стоишь, сволочь. Ты мне весь замысел паскудишь, гад! Не забывай: сценарий мой, Я плачу!”

Мысль господина Зельбелова едким ядом влилась в жилы Бесконечности, и проклиная себя за полнейшее бессилие что-либо изменить, сжав кулаки, скрежеща зубами и слегка покачиваясь в такт пульсирующему ритму музыки он остался на месте.

Женщина была уже около кровати. С минуту постояла, словно раздумывая, опускаться ей на ложе или нет, затем все же как бы нехотя села, медленно прилегла, еще медленнее подняла на кровать ноги, вытянулась во весь рост, выгнулась, точно тугой лук в руках сильного стрелка и громко позвала:

— Эмилио, любовь моя! Где же ты?

Хлопнула дверь. Из-за спины Бесконечности выбежал совершенно голый юноша, почти что мальчик, впрочем, отлично сложенный. Он стремительно ринулся к постели, но неожиданно замер в двух шагах от нее, точно наткнувшись на невидимую стеклянную стену. Проклятая чертовка перекатилась поближе к юноше, приняла очень откровенную позу, демонстрируя все свои прелести точно экспонаты вернисажа, проворковала:

— Ну что же ты? Мой муж уехал на целый день. Не робей, дорогой, смелее.

И подросток ринулся вперед и набросился на эту лакомую плоть, словно жаждущий, изголодавшийся странник, который наткнулся посреди выжженной беспощадным солнцем пустыни на уставленную яствами скатерть-самобранку!

А Бесконечность стоял и смотрел на развернувшееся перед его взором любовное сражение... и ничего не мог поделать. Как он мечтал оказаться сейчас на месте этого молокососа — но он обязан был всего лишь следить, как юнец пытается наполнить наслаждением женщину, требовавшую все новых и новых ласк. Казалось, ее аппетит намного превышает возможности мальчишки. Вот... вот он уже выдохся, отвалился от нее удовлетворенный, как вдоволь насосавшийся крови клоп... Ан нет! Несколько поцелуев, несколько умелых движений, изощренных ласк, новая поза — и совсем было угасший костер похоти разгорается с новой силой, багровые отсветы его мелькают в зрачках юноши, жгучее пламя вырывается из раздувшихся ноздрей, из разинутого рта, он весь объят им, пожираем им, извивается, корчится и судорожно толкает, толкает, толкает... А музыка неистовствует, спальня наполняется буханьем турецкого барабана и диким звоном литавр...

Сердце режиссера билось о грудную клетку будто пойманная и посаженная в банку бабочка, рвущаяся назад к цветам, к вольному воздуху и солнечному свету. С каждым откатом юноши назад сердце поднималось на невиданную высоту, с каждым рывком вперед падало в бездонную пропасть, рискуя разбиться вдребезги. Не переставая следить за любовниками Бесконечность двигался по довольно замысловатой траектории, описывая круги, петли и зигзаги, то приближаясь к ложу, то удаляясь от него. Он плохо соображал. Он то заглядывал в глаза женщине, желая узнать, нет ли там хотя бы малейшего протеста против того, что проделывал с ней мальчишка, то смотрел в искаженное гримасой судорожного счастья лицо этого развращенного юного создания. Пару раз он хотел силой свергнуть неугомонного захватчика и презрев все препоны, договорные обязательства и, вполне вероятно, последующие крупные неприятности все же занять его место на ложе утехи... и оба раза был остановлен необъяснимым влиянием господина Зельбелова, который мысленно пригвождал ступни Бесконечности к полу, а затем отгонял его прочь от постели.

“Так накажите их. Покарайте. Я разрешаю.”

В самый критический момент господин Зельбелов решил прийти ему на выручку. Сердце радостно екнуло, но все же Бесконечность предпочел не действовать сгоряча, а услышать хотя бы еще одно подтверждение. А вдруг он ошибся? Вдруг он уже бредит наяву и принял желаемое за действительное? Он не верил. Боялся верить.

“Да нет же, дорогой мой, вы не бредите. И я никогда не ошибаюсь. Крикните сейчас же погромче, кликните слуг. Это же стандартный, тривиальный, довольно избитый поворот сюжета: неожиданное возвращение мужа домой в то время, когда жена усердно наставляет ему развесистые рога. Мне ли учить вас, человека искусства, правилам интриги в “любовном треугольнике”? Стыдитесь!”

Бесконечность нерешительно шагнул к кровати и вымолвил:

— Эй...

Звучавшая в спальне музыка оборвалась совершенно невероятным пассажем, визгом лопнувших скрипичных струн и предсмертным воем труб. не разжимая объятий любовники замерли и уставились на режиссера. На их лицах был написан неподдельный ужас.

“Да орите же, черт возьми!!!” — приказал господин Зельбелов. — “Удовлетворите вы наконец свою жажду мщения, или я должен заплатить вам еще и за это?! Мне казалось, вы уже созрели для мести...”

Платить за это не было нужды. Бесконечность действительно жаждал “выпустить пары”, иначе ему грозил немедленный инфаркт, инсульт или сумасшествие. И не боясь более ни всемогущего работодателя, не думая о возможных последствиях он завопил:

— Эй, где вы там запропастились?! Все сюда!!!

Из коридора донесся постепенно нарастающий топот множества ног. Юноша и женщина спрыгнули с кровати, забились в угол между стенкой и ширмой и, словно то была самая надежная в мире защита, замерли во взаимных объятиях. Глядя в эту минуту на любовников Бесконечность слегка забеспокоился. почему-то вспомнились недавние слова господина Зельбелова о том, что он не признает никаких суррогатов, но лишь самую натуральную натуру. Если так, то что же происходит сейчас здесь, в этой самой студии, оборудованной под спальню? Полно, а студия ли это?! Может, настоящая спальня? И актеры ли эти двое? Если актеры, изображающие страх, тогда все предельно ясно и понятно. Но тогда оба актера гениальны! Особенно мальчишка. Он же боится гораздо больше женщины. Но чтоб вот так, “живьем”, без проб, репетиций и дублей, сходу...

Но что если это не игра?! Вдруг это жизнь, реальность?! Вдруг эта парочка и в самом деле насмерть перепугана...

“Дорогой мой, умерьте ваше пылкое воображение художника”, — и Бесконечность почувствовал, как вместе с этой мыслью работодателя его окутывает облако непреодолимого успокоения. — “За ширмой есть потайной люк, сами знаете. Если бы происходящее здесь было реальностью, разве не попытались бы они бежать? Разве они настолько слепы, что не видели вас и меня? И разве позволили бы они посторонним наблюдать за своим любовным актом в жизни, а не на съемках? Полно, дорогой мой. Просто пришло время активно включаться в фильм не только на правах оператора, но и актера. Не желаете ли?”

Между тем комната наполнилась слугами. Все они замерли перед Бесконечностью в почтительных позах, ожидая приказаний.

“Но это вроде бы не предусмотрено контрактом”, — попытался возразить режиссер, на что господин Зельбелов коротко ответил:

“Пятнадцать миллионов в угодных вам купюрах. Немедленно по завершении съемок”.

“Но...”

“Тогда двадцать. Только велите наказать их”.

Господин Зельбелов действовал до отвращения прямодушно. И предложение было до отвращения великолепно и убедительно! Однако Бесконечность неожиданно заупрямился. Нет, он не думал всерьез о том, чтобы отказаться от этой баснословной суммы. Просто режиссером овладели те же настроения, что и в его собственной студии, и дабы скрыть суть дела фиговым листочком мало-мальской чувствительности, Бесконечность добавил:

“Двадцать миллионов плюс свидание с этой актеркой. Только без всяких наблюдений и прочих ваших фокусов”.

Он не видел лица господина Зельбелова, поскольку обязан был наблюдать за героями фильма. Однако почти физически ощутил, что работодатель внимательно смотрит прямо на ширинку его штанов. И еще почувствовал, как немедленно все там набухло...

“Разумеется, мой дорогой. Хлеба и зрелищ, как говаривали древние римляне. Денег и женщин. Вы получите вслед за долларами ее в подарок. В полную собственность. Будете делать с ней что... Душа пожелает”, — Бесконечность уловил какую-то ненормальную веселость господина Зельбелова. — “А сейчас приказывайте”.

Новая сделка состоялась. Работодатель заранее решил заставить режиссера сыграть в фильме роль мужа-рогоносца (даже костюм для него приготовил и про вторую живую камеру не забыл!) и с помощью веских аргументов таки добился своего. Подивившись его умению убеждать Бесконечность выпрямился, обвел слуг строгим взглядом, пренебрежительно кивнул в сторону обнявшихся любовников, отчеканил:

— Взять их и примерно наказать. Пусть не думают, что могут оскорблять меня в моем собственном доме без всяких последствий, — и замер в величественной позе, продолжая отсматривать оцепеневшую парочку.

“Браво, дорогой мой. Какой-нибудь обладатель “Оскара” и то не сыграл бы лучше”, — мысленно похвалил его господин Зельбелов.

“Спасибо. Но только разве не слишком ли я молод для того чтобы быть ее мужем?”

“Ничего, ничего. Неравенство в возрасте меньше всего может служить причиной для отказа от вступления в брак. Все развивается по моему замыслу, все верно”.

Раз господина Зельбелова все устраивало, то и Бесконечность окончательно успокоился. Однако пребывать в относительно безмятежном состоянии духа долго не пришлось.

В студии зазвучала негромкая нежно-грустная мелодия (особенно усердствовали скрипки). Получившие приказ “хозяина” слуги бросились ревностно исполнять его. Шестеро навалились на “прелюбодеев”, извлекли их из угла и удерживая за руки и за ноги растянули на кровати, причем юношу опрокинули ничком, женщину уложили на спину. Те шептали друг другу что-то нежное, но разобрать слова было невозможно из-за музыки и топота слуг, тянулись друг к другу, на каждого из них удерживали трое дюжих молодцов...

Остальные выбежали из комнаты и вернулись довольно скоро. На этот раз шаги их были тяжелы и неторопливы. Наблюдая за любовниками режиссер не мог обернуться, чтобы посмотреть на вошедших. А те остановились, точно примериваясь, затем вновь начали движение, постепенно ускоряя шаги. Когда эти слуги оказались в поле зрения Бесконечности, тот увидел, что они несут не очень длинные и толстые, но судя по всему чрезвычайно тяжелые прутья из блестящего желтого металла, увенчанные острыми наконечниками из крупных сверкающих прозрачных камней. “Золото и бриллианты”, — сразу же решил режиссер. Однако зачем все это понадобилось?..

Дальше произошло нечто ужасное. Причем случилось все настолько быстро, что режиссер и рта не успел раскрыть. Державшие пленников слуги пошире раздвинули жертвам ноги, а те, кто внес золотые прутья с разбега воткнули их осужденным! Тела их конвульсивно дернулись, взревевшая музыка заглушила крики боли. Слуги же поднатужились, привели золотые колья в вертикальное положение и укрепили на специальной подставке, принесенной следом. В довершение всего на ноги юноше и женщине нацепили кандалы с золотыми гирьками, оставив руки свободными.

Бесконечность просто опешил. Он ожидал чего угодно, только не стремительного возврата к варварскому зверству средневековья, да еще столь изощренному! Гирьки на ногах прибавили обреченным веса, и их сползание вниз по гладким кольям сделалось от этого довольно заметным. Они пытались затормозиться, обвив колья ногами, но мешали кандалы и текущая по золоту скользкая кровь. Тогда любовники попытались остановить друг друга, благо находились рядом. Юноша схватил женщину за талию и попытался подтянуть вверх, но в результате еще сильнее насадил на кол самого себя, запрокинув голову взвизгнул и разжал руки. Следом женщина схватила юношу за локти, чтобы задержать его, но тоже добилась противоположного результата для себя...

Скрипки смолкли. Виолончели рыдали. Истошно выл саксофон. Любовники мучались несказанно, громко стонали, кричали, мотались на кольях точно насаженные на рыболовные крючки дождевые черви... и неотвратимо сползали все ниже и ниже навстречу смерти. На подставку натекло уже довольно много крови. Сначала то были две кровавые лужи, теперь они соединились в одну общую. Юноша и женщина словно соединились не только руками, но и зловещими алыми шлейфами нитей, спутавшихся в единый клубок и продетых в ушки проклятых игл из проклятого металла...

Режиссеру сделалось дурно. Превозмогая тошноту он отвернулся от казнимых, тупо уставился на работодателя и пошатываясь пошел к нему. Немедленно господин Зельбелов хлопнул в ладоши. Музыка смолкла, и не заглушаемые теперь ничем стоны раздавались до жути громко и отчетливо. Два дюжих молодца профессионально заломили Бесконечности руки и поволокли его на место. Режиссер слабо сопротивлялся, пробовал отворачиваться, однако его как следует встряхнули, схватили за волосы и развернули голову так, чтобы он мог видеть казнь. Бесконечность успел заметить, что юношу и женщину также поддерживают слуги, временно оттягивая их кончину. Тогда он просто зажмурился. И тут же услышал недовольную мысль господина Зельбелова:

“В чем дело, дорогой мой?”

— Это же не комбинированные съемки, это настоящее убийство!!! — завопил режиссер что было мочи.

“Не орите, вы на площадке. Вроде такой серьезный человек, так хорошо начали работать, а теперь так безобразно портите кадры...”

— А мне плевать!!! — гаркнул Бесконечность.

“Несмотря на всю мою симпатию к вам я вынужден буду вас оштрафовать...”

— Плев-вать!!! — и стараясь ни в коем случае не открывать глаза режиссер бунтарски мотнул головой, хоть его продолжали держать за волосы, и боль от его порыва была ужасна. — Я протестую! Мы так не договаривались!

— Ладно, черт возьми, давайте объяснимся, — господин Зельбелов также заговорил вслух. — Выкладывайте свои претензии, мне просто не терпится услышать, о чем это мы не договаривались.

— Пустите меня, — угрюмо проворчал Бесконечность.

— Отпустить, — мягко приказал господин Зельбелов, и державшие режиссера руки вдруг исчезли, словно дюжие молодцы растворились в воздухе. Бесконечность осторожно открыл глаза, осмотрелся. Точно, в непосредственной близости от него никаких слуг не было.

— Я жду предъявления претензий, — нетерпеливо напомнил работодатель.

— Мы не договаривались, что я буду присутствовать при убийстве, — сказал режиссер.

— Вы согласились снимать то, что я прикажу, не знакомясь заранее со сценарием, вот точное условие. Я запланировал по сюжету казнь, вот и снимайте казнь, будьте любезны. Подрядились ведь.

— Но это же не комбинированные съемки! — продолжал протестовать Бесконечность.

— Голая правда жизни и голый реализм всегда лучше всяческих изворотов и прикрас. Скажите как художник, что может быть лучше натуры? Поэтому в моем фильме никаких комбинированных съемок, пожалуйста. Сажать на кол, так уж сажать, — холодно заметил господин Зельбелов, точно речь шла не о смерти, а о покупке перчаток.

— Ба! Так вы боитесь такой мелочи как ответственность перед законом? Но дорогой мой, кто же из присутствующих заинтересован в разглашении нашей маленькой тайны? Вы? Я? Эти вот исполнители? — господин Зельбелов кивнул на слуг, поддерживавших обреченных.

— Ну... допустим, — осторожно согласился режиссер. Однако есть не только коллективная ответственность и круговая порука. Есть соображения и ответственность иного рода...

— Ах, смотрите, он о совести вспомнил! — и работодатель саркастически хмыкнул. — Ишь какой совестливый выискался. Так ведь за это я с вами и расплатился! Купил вас, дорогой вы мой, купил!! Грязная выпала работенка, не спорю. Зато и оплата соответствующая. Или вы так не считаете? Добавки захотелось?

— Да не нужны мне ваши доллары!.. — в сердцах вспылил режиссер.

Работодатель постучал тросточкой. Дверь спальни распахнулась, в нее вошли слуги господина Зельбелова, выстроились цепочкой, принялись передавать из рук в руки небольшие золотые слитки, аккуратные мешочки, в которых что-то перекатывалось и постукивало и складывать эти сокровища к ногам режиссера.

— Что ваши пресловутые “баксы”? Так, бумажки, — господин Зельбелов сделал пренебрежительный жест, точно стряхивал упавший на брюки пепел сигары. — Вот это ценности нетленные. Правда, алмазы при некоторых условиях горят, углерод все же. Зато золото в огне не горит... хотя в воде тонет! Что ж, нет в мире совершенства.

Работодатель издал невнятный звук, даже отдаленно не напоминающий смех. Бесконечность вновь закрыл глаза, сглотнул подкативший к горлу ком и прохрипел:

— Ну и куда я все... всю... все это... дену?

— Положите в швейцарский банк и будете стричь купоны, — по тону чувствовалось, что господин Зельбелов серьезен, как прокурор на судебном заседании.

— А как переправить все это в вашу хваленую Швейцарию? — вполне резонно возразил режиссер.

— Я займусь этим. Притом без всяких комиссионных, — просто сказал господин Зельбелов.

— И вы думаете, я вам поверю? — настойчиво спросил режиссер.

— Я думаю, у вас нет иного выхода, — откровенно признался работодатель.

“Маразм какой-то”, — неосторожно подумал Бесконечность, совершенно позабыв о телепатической связи. И тут же получил в ответ:

— Не маразм, а самая реальная реальность, дорогой мой. Я пока не одряхлел и не сошел с ума.

У ног режиссера постукивали нагромождаемые сокровища. Тихо постанывала женщина, глубоко и прерывисто дышал юноша. Ничего еще не кончилось, но пока алмазные наконечники не рвали их внутренности, они чувствовали временное облегчение...

— Совершенно верно, дорогой мой, им пока легче. Однако вопреки собственному желанию вы самовольно продлеваете их мучения. Не даете им умереть. Соглашайтесь, и все очень быстро кончится.

Бесконечность взглянул прямо в ненавистные черные очки и дерзко заявил:

— Не возьму я у вас ничего. Ошибаетесь. Вы... вы мерзавец. На ваших деньгах, на вашем золоте и камушках кровь. Подите вы...

— Возьмете, куда вы денетесь, — с непоколебимой уверенностью заявил господин Зельбелов.

— Ошибаетесь, не возьму.

— Нет, все возьмете. Доллары на мелкие расходы, остальное — в швейцарский банк. А эти двое умрут, и вы проследите за их смертью.

Работодатель говорил так уверенно, что режиссер на одну-единственную секунду, на малюсенькую секундочку усомнился в твердости своих намерений... И в следующий же миг растерял их неведомо куда. Великая китайская стена, воздвигнутая на скорую руку в его сердце против армад работодателя, отягощенных драгоценностями, рухнула точно карточный домик. И сам режиссер низринулся с вершины этой стены в бездну, а схватиться-то не за что... Как и этим двоим на кольях...

Режиссер посмотрел на них исподлобья. Обоих по-прежнему поддерживали слуги, и женщина, и юноша замерли в напряженных позах, стараясь ни в коем случае не шелохнуться. Бедняги...

— Так дадите вы им умереть? — зевая от притворной скуки спросил господин Зельбелов. Бесконечность перевел взгляд на весьма внушительную кучу сокровищ и подумал, что все это безобразие напоминает сказку про скупого императора, который либо должен превращать в золото все, к чему прикасается, включая хлеб и воду, либо крикнуть: “Довольно!” — и смотреть, как приобретенное богатство обернется черепками.

— Вообще-то интересная мысль, — похвалил его господин Зельбелов. — Ваша правда, алмазы могут сгореть, как я отмечал. Но драгоценный металл... Право же, дорогой мой, это слишком! А впрочем воля ваша. Остановите поток сокровищ и... убедитесь.

Бесконечность в сердцах цыкнул сквозь зубы, прохрипев:

— Ладно, ваша взяла, — вернулся на свое место, поправил волосы и повязку и вновь принялся неотрывно смотреть на казнь. Перестук сокровищ прекратился, изрядно уставшие слуги ступая как можно тише вышли из комнаты. Вновь зарыдали виолончели, завыл саксофон, юношу и женщину отпустили, их мучения возобновились и продолжались до тех пор, пока два тела не застыли на кольях вытянувшись в струнку. Пальцы ног умерших почти касались залитой кровью подставки, и режиссеру показалось даже, что эти двое на самом-то деле живы, просто стоят очень прямо. Только позови их — и встряхнутся, обернутся, сдвинутся с места... Истинное положение дел выдавали разве что совершенно безжизненно обвисшие руки, склоненные головы да сведенные предсмертной судорогой лица. Музыка постепенно стихла.

— Разумеется, они мертвы, — сказал господин Зельбелов. — Иначе в моем фильме и быть не может.

Бесконечность прекратил безмолвное созерцание посаженных на колья, смерил работодателя презрительным взглядом, многозначительно хмыкнул. Кажется, он нашел все же способ насолить ему...

— Вы идиот, дорогой мой.

Тьфу ты, телепатия проклятая! Режиссер опять забыл про нее. Ничего, пусть знает, сейчас он ему все в лицо выскажет!

— Нет, это вы просчитались, — заявил Бесконечность прежним самодовольным тоном, как будто вновь восседал на любимом стуле с колесиками в собственной студии, а не находился в полной власти господина Зельбелова. — Вы не сможете выполнить наше соглашение до конца. Я выговорил себе эту актрису...

— Ну так получите ее.

Господин Зельбелов хлопнул в ладоши. Немедленно явившиеся слуги вытащили кол с насаженной на него женщиной из подставки, извлекли перепачканный кровью и нечистотами золотой прут из раны, сняли с ног кандалы. Труп женщины лежал перед Бесконечностью, по ногам текла кровь.

— Это не смешно! — возмутился режиссер. — Это же не...

— Это как раз то, что вы просили: тело в чистом виде, — со значительным видом сказал господин Зельбелов. — Или вы рассчитывали также на душу покойной?

Режиссер не нашелся с ответом. Все верно, он хотел одной-единственной встречи с вполне определенной целью. Не больше. Это как автомат с газированной водой: набрал стаканчик, выпил, удовлетворив жажду — и отправился восвояси, и не вспомнить потом, какой именно стакан там стоял, граненый или тонкий, со щербинкой на краю или без нее, какой в воде сироп был и какого цвета корпус автомата...

— Совершенно верно, дорогой мой. Вам и нужно-то было удовлетвориться, выпустить пары. Так что же вы растерялись?! Валяйте, действуйте. Вот она перед вами, голая, абсолютно покорная и еще теплая.

— А? Что? — работодатель подался к режиссеру и приставил к уху согнутую ладонь, словно прислушивался к словам, а не к мыслям. — Непривычно? Страшно? Противно? Никогда не занимались некрофилией? Еще как занимались! Разве купить девку на час, “отодрать” ее как следует и вышвырнуть не бездушно? Так вот же тело как таковое, повторите то, что проделывали уже не раз! Вдобавок она с тебя никакой платы не потребует. Как экономно!.. Или ты станешь утверждать, что никогда не “снимал” шлюх?!

Бесконечность убито молчал. Он не заметил даже, что с почтительного “вы” господин Зельбелов перешел на презрительное “ты”.

— А может ты ждешь, чтобы тебе заплатили?

Режиссер вздрогнул. Работодатель встал, обойдя груду драгоценностей приблизился к нему и замер, как-то нехорошо улыбаясь. Все поплыло перед глазами Бесконечности, едва он представил, как совокупляется с трупом. Самое страшное состояло в том, что господин Зельбелов имел вполне реальные шансы для осуществления своей дикой затеи... Тем не менее предчувствуя чрезвычайные неприятности режиссер собрал остатки душевных сил и пролепетал:

— Да, вы меня купили. Да, меня и сейчас можно купить на эти ваши чертовы миллионы и грязное золото... и за это я презираю себя! Но эти двое... Их вы тоже купили? Но как? На что они-то рассчитывали? Или они не знали, что умрут?

Господин Зельбелов многозначительно хмыкнул.

— Эти?! — изумился Бесконечность. Работодатель кивнул.

— Да, мой дорогой, эти двое влюбленных.

— А ты думал, я прикажу снимать любовный акт без любви? Кретин! Это тебя душа не интересует, а не меня. Это ты и тебе подобные готовы обжираться суррогатами да еще спасибо говорить, но не я!

— Однако я по-прежнему не понимаю...

Над черными окулярами господина Зельбелова возмущенно взметнулись брови.

— И с таким-то скудоумием ты хотел вмешаться в мой сценарий! Воистину, на кол следовало посадить тебя, а не юношу! Неужели ты не в силах вообразить хотя бы одну жизненную ситуацию, наилучшим выходом из которой является смерть? Может им грозило разоблачение тайной любовной связи? А может их уже разоблачили, и соединение этих двоих было позорным, запретным? Например, они были матерью и сыном. Представляешь, какой срам?!. А может за их плечами было преступление. Вот сразу три причины умереть, выбирай, какая тебе по вкусу. И если хочешь, я приведу еще триста тридцать три причины.

Бесконечность съежился под идущим из-за черных очков взглядом, потому что в этом взгляде ему почудилось... адское пламя...

— Кремацию Гоголя он еще снимать собрался, видите ли! Бездарь.

Режиссер почувствовал, что медленно, но верно сходит с ума.

— Да, ты до сих пор так и не понял, с кем Имеешь дело, — господин Зельбелов сделал разочарованный жест руками. — Мне действительно не нужно никакое вшивое чудо-яйцо, чтобы читать чужие мысли или показывать твою точку зрения по телевизору. Это никакая не японская техника, это моя техника... и даже не техника вовсе! Просто моя, и все! И главный дерьмач в этом грязном деле — ты! Эти двое хоть заплатили мне, но у меня денег не брали. А ты вот ошибся и — взял. А простым смертным у меня и ломаного гроша брать нельзя. Так что им пусть небольшая, но скидка выйдет...

Господин Зельбелов неожиданно сильно толкнул Бесконечность в грудь и проревел:

Пытаясь удержаться на ногах режиссер шагнул назад — и наткнувшись голенью на неожиданно возникшее препятствие потерял равновесие, взмахнув руками упал и пребольно стукнулся головой. В следующую же секунду он увидел, что лежит в огромном, но низком, до блеска надраенном медном котле и истерически завопил:

— Не-е-е-е-е-ет!!!

— Да, — с совершенно ледяным спокойствием заявил господин Зельбелов. — И ты достоин такой участи хотя бы потому, что приказал убить двух влюбленных.

— Но я не знал!.. И меня принудили вы!..

— Только не говори, что ты абсолютно ни при чем. Хоть я и просил тебя мысленно об одолжении, вслух отдал приказ именно ты. Добровольно, кстати. И учти, я лжи не терплю. Любая ложь была, есть и будет фальшью. Даже так называемая “белая” ложь, которая якобы во благо.

Тут господин Зельбелов нагнулся, поднял два золотых бруска и со словами: “Вот, забирай свою награду”, — швырнул их в котел. Бруски начали плавиться еще у него в руках (по крайней мере режиссер успел заметить на них отчетливые вмятины от пальцев и ладоней работодателя), упав же в котел довольно быстро оплыли и растаяли, точно маргарин на раскаленной сковороде. Бесконечность хотел подняться, чтобы выбраться из котла, однако в него летели все новые и новые бруски, больно ударявшие в тело. Комната наполнилась слугами, они подавали хозяину пачки долларов, развязывали и насыпали ему в пригоршню нешлифованные алмазы из мешочков, и к граду золотых слитков присоединился тяжелый ослепительный дождь драгоценных камней и денежный листопад. Купюры вспыхивали на лету, осыпались в котел уже наполовину сгоревшими, и из оранжевых огненных венчиков, сквозь легкую завесу копоти на горе-режиссера пялились тысячи недоумевающих глаз толстяка Франклина. Алмазы с бульканьем шлепались в густую золотую кашу, пробкой выскакивали на поверхность и с едва слышным шипением пылали почти незаметным синим пламенем.

Бесконечность барахтался в быстро прибывающем золотом расплаве как щенок в глубокой луже, безуспешно пытаясь хотя бы подобраться к краю котла. Самое удивительное состояло в том, что он до сих пор был жив. Он не знал температуры плавления золота, условий горения алмазов. Не знал, почему вместе с золотом не плавится медь котла. Одно было ясно: погруженный в подобное варево человек давно должен сгореть! А режиссер все еще жив. Да, жидкость обжигает, ему больно, но он жив! Бесконечность поднес к глазам руки. Кожа покраснела, покрылась волдырями, ткань рубашки начала то ли плавиться, то ли обугливаться...

Нет, не может всего этого быть!!! Не-воз-мож-но!!! И не с ним!!!

— Может, дорогой мой, и именно с вами, — равнодушно сказал господин Зельбелов не переставая швырять в котел драгоценности. Внезапно режиссер с особой остротой ощутил, что разрешение загадки этой в высшей степени странной личности кроется за двумя непроницаемо-черными заслонками, прикрывающими ворота его души. Еще у себя в студии хотел...

— Очки!!! — истошно крикнул Бесконечность. — Умоляю, снимите их! Скорей!!!

Господин Зельбелов отправил в густую жидкость последний брусок золота, медленно выпрямился. Еще медленнее поднес правую руку к виску, взялся за заушник. Чрезвычайно медленно стащил окуляры с непроницаемо-черными стеклами.

За ними ничего не было! Ни зрачков, ни радужных оболочек, ни просто глазных яблок, как у “слепых” греческих статуй. С непередаваемой смесью сводящего с ума ужаса и отвращения Бесконечность увидел через пустые глазницы, как внутри черепа полыхает пламя, а по краям век вместо ресниц трепещут тоненькие голубоватые серные язычки.

И перехватив этот огненный взгляд, которому не мешала более никакая преграда, режиссер моментально ощутил, что непостижимым образом и сам вспыхнул и запылал внутри. Кожа на руках сморщилась, лопнула и почернела, из разрывов брызнули искры, зашипело подкожное сало.

О муки, муки!

— Чувствуете теперь, насколько хороша была идея с кремацией Гоголя? — услышал он издевательский вопрос работодателя.

Последнее, что успел увидеть режиссер перед тем как у него лопнули от жара глаза, было лицо безвекого слуги, который склонился над бурлящей в котле золотой жижей и пристально смотрел на сжигаемого заживо человека...

Господин Зельбелов вновь надел очки, выловил с поверхности расплавленного золота небольшое черное яичко, плясавшее среди сгорающих алмазов, повертел в пальцах, взвесил на ладони, уронил на пол и наступил на него. Яйцо лопнуло с глухим хлопком. Когда господин Зельбелов убрал ногу, от него не осталось и следа.

— А этот дурак решил, что ему дали проглотить японскую аппаратуру. Надо же! Даже делатели искусства верят в чудеса техники, а не в чудеса без техники. Что за странные времена пошли...

Обернувшись к безвекому слуге спросил:

— Ты-то все внимательно отслеживал?

— Да, господин, — слуга почтительно поклонился.

— Слушаюсь, господин Мам...

— Ну ты!!! — рявкнул хозяин, замахнувшись на слугу. — Не сметь называть меня настоящим именем!!

— Разве все посторонние не мертвы? — попытался оправдаться слуга.

— Какая разница, — грозно возразил господин Зельбелов. — Вдруг при живых-то гостях забудешься. Запрещаю я! Не то язык вырву!!!

— Слушаюсь, господин. Простите.

Безвекий человек еще раз поклонился и отступил назад. Сверкая непроницаемыми стеклами очков господин Зельбелов повернулся, вышел из спальни, на ходу бросив столпившимся у дверей слугам:

— Убрать отсюда весь мусор, котел надраить.

В коридоре же замедлил шаг, задумавшись остановился... Нет, ему и на ноготь не было жаль загубленного бездарного режиссера или незадачливых влюбленных. Просто в наполненной адовым пламенем голове зрел замысел нового спектакля жизни, от которого только и можно получать истинное наслаждение...

Впрочем, что-то все же не давало господину Зельбелову покоя. Была, была еще в этом спектакле какая-то незавершенность! И хлопнув в ладоши он коротко приказал вмиг явившемуся безвекому человеку:

— Завтра едем в город. По поводу этого киношника.

Безвекий слуга почтительно поклонился.

...Высокий молодой человек, худой, длинноволосый, весьма странно одетый (как артист цирка, иначе не скажешь) пошатываясь брел по тротуару. Время от времени он запускал руку в большую спортивную сумку, висевшую у него на левом плече, доставал оттуда горсть пепла и размахнувшись швырял ее в воздух, громко выкрикивая при этом:

— Вот! Вот, господин Зельбелов! Вот вам, черт вас дери! Забирайте! Подавитесь вашими долларами! Не надо их мне! И алмазов не надо! И золота! Подавитесь!..

При каждом таком выкрике на щеках молодого человека вспыхивал лихорадочный румянец, который немедленно пропадал, едва он замолкал. Тогда становилось заметно, как он на самом деле бледен. Прохожие, случайно встречавшиеся с ним взглядом, в ужасе отшатывались. Им казалось, что в глазах молодого человека, в самой глубине его зрачков полыхает неугасимое всепожирающее пламя.

— Только верни ее!!!

Молодой человек грохнулся на колени, выронил сумку, уткнул лицо в ладони и зарыдал, невнятно повторяя:

— Верни!.. Ее!.. Их!.. Не убивай...

— Пьяный, что ли? — тихо сказала своей спутнице проходившая мимо женщина. Спутница брезгливо поморщилась и переложив в другую руку полную авоську картошки зашептала:

— Да не трогай...

— Пьяный?! Я пьяный?! — заорал молодой человек мигом взвившись на ноги. — Сама ты пьяная! Ты!.. Ты!.. Кто? Где?

Он принялся озираться по сторонам, ища оскорбившую его женщину, хотя она стояла тут же, прямо перед ним.

— Слепой ты, что ли? Придурок, — зло сказал гражданин, на которого мечущийся молодой человек неожиданно наткнулся.

— Слепой? — тот замер, вытянулся и словно прислушиваясь к чему-то внутри себя задумчиво протянул:

— Пожалуй, да... Ничего не вижу.

— Очки носить надо, — брезгливо заметил гражданин. Женщины переглянулись и встав на цыпочки пошли прочь, стараясь шагать как можно шире. А молодой человек по-прежнему задумчиво повторил:

— Да, очки носить... надо...

И вновь заорал:

Женщина с авоськой припустила что есть мочи, другая едва поспевала за ней. Вокруг молодого человека начала собираться толпа праздношатающихся и просто любопытных. А он опустился на четвереньки, принялся ползать по асфальту и хлопая ладонями повторять:

— Сумка! Где сумка? Там деньги. Я расплачусь, верну. Только где же она? Где деньги?

— Эта что ли? — сквозь толпу протиснулся старшеклассник.

— Там нет денег. Там один пепел. Твоя?

— Пепел? — удивился молодой человек, прекратив ползать. Подали сумку; он погрузил в ее недра руку по локоть, вытащил очередную пригоршню пепла и облегченно вздохнув произнес: — Ну вот, а ты говоришь, что пепел...

— А что же? — изумился старшеклассник.

— “Баксы”! “Баксюки”. “Зелень”. “Капуста”. Каждая бумажка — по тысяче. С незнакомой президентской мордой, но не важно. У него... У господина Зельбелова этого или кто он там на самом деле... Так вот, у такого иначе просто быть не может.

Молодой человек бросил пепел обратно в сумку и тихо засмеявшись доверительным тоном сообщил:

— Потому что он — черт! Самый натуральный! Настоящий черт!

Толпа загудела, люди закивали головами, некоторые принялись вертеть пальцем у виска.

— Да-да, черт, я знаю, — продолжал молодой человек. — Он посадил на кол двух любовников, а меня сварил в котле с золотом.

— Вот теперь действительно все. Ты и на этот раз внимательно смотрел? — спросил господин Зельбелов безвекого слугу, который сидел на переднем кресле его шикарного автомобиля, припаркованного в двух шагах от места, где разворачивалось столь драматичное и одновременно невероятно глупое действие.

— Да, господин. Как можно иначе?

— Тогда трогай, — бросил хозяин шоферу. Автомобиль плавно откатился от бровки, занял второй ряд и поплыл между прочими машинами, точно океанский лайнер между крохотными яхточками. Зеркальное стекло задней дверцы поползло вверх, скрывая господина Зельбелова, на лице которого под очками с непроницаемо-черными стеклами играла довольная улыбка:

наконец-то в этом спектакле были расставлены все

точки над “i”! наконец-то все в полном порядке...