Белое тело женщины извивалось в центре экрана в такт с изнурительно томной музыкой, иногда из-под него выныривала мускулистая мужская рука, пробегала по упругому куполу левой груди, или на миг его нога обвивала ее голень. Однако то были лишь мелкие штришки общей картины, незначительные детали, хотя бы в некоторой степени привязывающие витавшую в облаках райского блаженства героиню к земному бытию. Да, изредка в кадр попадал мужчина (точнее какая-либо часть его тела), но все равно зрительское внимание концентрировалось прежде всего на переживаниях женщины. Постель, загорелая кожа партнера, стены помещения — в таинственном полумраке. Она, изогнувшаяся в немыслимой для акта любви гимнастической позе, отчаянно работающая поясницей и бедрами — вся ослепительно-белая, лишь сосок и необычайной овальной формы пигментное пятно освещенной левой груди бледно-розовые да длинные ногти, впивающиеся в нежную кожу живота выкрашены белым перламутровым лаком.

Наконец вот он, блаженный миг долгожданной разрядки! Тело женщины выгибается дугой, она протяжно стонет, резко выпрямляется, лицо попадает в полосу света, однако не полностью. Камера приближается — и вот пошли заключительные кадры. Крупным планом — ярко-алые губы, слегка приоткрытые, за ними поблескивают ровные мелкие зубки, с губ срываются сладострастные стоны и вздохи. И еще — летящие одна за другой капли смешанной с молоком воды, они падают то в щель между слегка приоткрытыми губами, то на иссушенную как бы зноем страсти почву, бывшую некогда плодородной. Брызнули из возродившейся к жизни земли веселые побеги, лопнули пышными крахмально-кружевными цветами почки на коричневых ветвях, в перламутре лака на ногтях вспыхнули зеленые блики, жадно и широко растворились губы, ловя уже не отдельные водянистые капли, но ровную струю цельного молока — и изображение пропало.

— Да, это именно тот фильм. И мнение мое вы слышали: блестяще! То, что вы сотворили, просто бле-стя-ще. Браво, дорогой мой.

— Ну уж, прямо-таки, — Бесконечность сделал вид, что страшно смущен, склонил голову так, что длинная челка упала на лицо и совершенно скрыла его, прошелся взад-вперед по комнате, остановился у стены под огромной черно-белой фотографией застывшей в позе Венеры Милосской девицы-“ню”, прелестный животик которой был обезображен выведенной вкривь и вкось надписью: “В СССР секса нет!”

Однако, если говорить откровенно, Бесконечность и в самом деле скромничал; смущение его было чистейшей воды притворством. Он отлично знал, что в тот раз сотворил далеко не банальную “порнуху”, а эротическую видеоминиатюру высокого класса, имевшую несомненную эстетическую ценность и исполненную утонченной символики. Взять хотя бы финал фильма: ровная белая струя молока, которую принимают алые женские губы... которую следовательно принимает в себя, впитывает женщина — словно живительная влага для исстрадавшейся, выжженной ослепительным солнцем пустыни. Но и мужское семя, которое орошает женщину, тоже белое! Какая аллегория!.. Итак, его режиссерская находка без сомнения гениальна. Настоящий язык символов и образов.

Хотя правда также в том, что сотворить столь великолепное произведение удалось один-единственный раз. Это была первая “заказная” работа режиссера-новичка. Бесконечность тогда не знал еще, что к чему и главное что почем в мире подпольного видео, в который он робко вступил полтора года назад. В тот раз, в первый и последний раз он неимоверно щедро расплатился с актерами и пойдя на поводу у заказчика достал все необходимое для съемок точно в соответствии с его требованиями, включая целый бидон не разведенных сливок прямо с молокозавода, который извел полностью, пока снимал финал. Зрелищные эффекты, разумеется, вышли при таком подходе потрясающими. Однако и прибыль от фильма была не так высока, как хотелось бы. В дальнейшем режиссер научился экономить как на материалах, так и на оплате актеров. Возможно, из-за этого ни одна последующая его работа даже отдаленно не дотягивала до той первой ленты. Тем не менее фильм до сих пор продолжал в некотором смысле приносить Бесконечности дивиденды, ведь половина приходившей к режиссеру клиентуры разыскивала его именно из-за этой картины. Выручало его то простое обстоятельство, что у новоиспеченных отечественных нуворишей напрочь отсутствовал всякий вкус и эстетическое чутье. Им просто хотелось с шиком потратить деньги, любым способом отличиться, вот и заказывали они индивидуальные съемки, чтобы пошиковать да похвастать затем перед дружками. А что до содержания... И Бесконечность без особого труда находил сопляков и соплячек, которые не особенно стесняясь “трахались во все дырки” перед камерой, платил им поменьше, а с заказчиков брал побольше, мотивируя это тем, что вот, мол, малолетки в фильме снимались, дело же подобного рода рискованное, подсудное, но он старался, просто из кожи вон лез, чтобы материал найти посвежее... Везло ему, в общем.

Лишь иногда, исключительно редко в ловушку первого фильма попадались заказчики, имевшие действительно нетривиальные видеоприхоти. Тут уж приходилось режиссеру всячески изощряться, ибо такие клиенты имели привычку контролировать весь ход съемок и часто даже вмешивались в сам процесс создания фильма. И хотя платили они гораздо больше прочих, причем платили не торгуясь, Бесконечность не любил этих прилипал. И похоже, сидящий в данный момент в стоматологическом кресле субъект, назвавшийся господином Зельбеловым, из их числа. По крайней мере в его голосе пробивалась некая особенная интонация, когда он называл режиссера “дорогой мой”. Чувствовалось, что у этого человека много денег, и цену им он великолепно знает. Или же он превосходный актер и превосходно разыгрывает Бесконечность, каковой вариант также нельзя было полностью исключать.

Но пока что режиссер сам водил клиента за нос, небрежно этак намекая, что первая его работа “еще так себе”, что у него есть фильмы и получше. Он всегда поступал таким образом, дабы “держать марку фирмы”. Неважно, что после всех красивых разговоров дело может запросто свестись к обыкновеннейшей уродливой порнокартине. Важно красиво представиться, поднести себя и свою студию “на блюдечке”. А там уж и снизойти, так сказать, до более простых и суровых требований заказчика.

Произносимая же в течение полутора лет ложь сделалась столь привычной, что Бесконечность и сам давно поверил в нее. Сегодня режиссер прибегнул к проверенной тактике, смешивая ложную скромность с туманными намеками, демонстрируя, что подсознательно он более чем уверен в собственной гениальности и не забывая восхищаться тем фактом, что не перевелись еще состоятельные люди, способные по достоинству оценить прозябающий в подполье талант. И если теперь последует...

— Полно, полно, дорогой, не пытайтесь меня обмануть, не выйдет. Тем более что цену себе вы превосходно знаете. А также учтите: я посетил вас не просто ради пустой болтовни, а с вполне определенной, весьма очевидной целью. Попросту говоря, я также хочу заказать вам фильм, как заказал вот этот самый фильм наш общий знакомый. Причем мой заказ не только позволит вам усовершенствоваться духовно, но важен для вас и в плане финансовом. и вы это также превосходно понимаете.

Бесконечность заметно повеселел, мотнув головой отбросил челку назад и жизнерадостно воскликнул:

— Что ж, я готов выслушать вас! И не просто готов — счастлив выслушать. Обожаю тонких ценителей моего творчества, обожаю не только похвалу получать от них, но и заказы, — в этом месте он выдержал эффектную паузу и совершенно изменив голос докончил: — Но на всякий случай вынужден предупредить вас, драгоценный мой господин Зельбелов: я не согласен снимать “крутое порно”. Прежде всего меня интересуют эстетический и... м-м-м... психологический аспекты бытия.

Все это было чистейшим вздором, наглым враньем и позерством. За соответствующее вознаграждение режиссер готов был снять не только “крутое порно”, но и что похуже. Он и пытался подчеркнуть это неявное желание “идти навстречу заказчику” не слишком уместным обращением “драгоценный мой”, придуманным точно в отместку на обращение к нему господина Зельбелова. Однако режиссер, похоже, несколько перестарался, “вешая лапшу” на соответствующие отростки головы гостя, либо гость, мягко говоря, не понял режиссера. Во всяком случае он выставил перед собой руки пухлыми ладонями вперед, как бы отгораживаясь от несправедливого обвинения, и поспешил заверить Бесконечность:

— Что вы, что вы! Неуж-то я похож на человека, готового заставить... ну, к примеру какого-нибудь Рубенса или там Пикассо рисовать комиксы для журналов?

— Ошибаетесь, господин Зельбелов. Рубенс или Пикассо, равно как Тициан, Эль Греко, Леонардо и многие другие, как все абсолютно профессионалы искусства жили заказами. Они справились бы с комиксами про Микки Мауса, Королеву Джунглей или Человека-Скорпиона ничуть не хуже самого Уолта Диснея. Если не лучше. И разве расписать фресками собор святого Петра или сделать декорации к спектаклю — это не то же самое? Абсолютно! Комиксы, но более масштабные. Так что да здравствует Его Величество Заказ!

Гость оперся о подлокотник кресла, вытянул губы трубочкой, почмокал ими, словно смакуя подброшенную идейку, а затем вдруг до неприличия громко захохотал. Обычно так хохочут солидные дяди, когда собравшись чисто мужской компанией опорожнят бутылку-другую дорогого коньяка, да развезет их слегка от этого, ну совсем так слегка... и вспомнят они юность свою нищую, босяцкую, да потребует душенька водочки с пивком в неограниченном количестве, к тому же без закуси. И когда продерет нутро этим жестоким “ершиком” да слезет с естества последний фальшивый налет цивилизованности, когда начинаются всяческие пьяные безобразия, развязываются скованные культурой и светскими условностями языки — вот тогда пойдут по кругу, из уст в уста пошлые анекдоты “с бородой” да сальные прибаутки, тогда и гогочут до упаду, до лопнувших подтяжек и самоотстреливающихся пуговиц, до хрипоты и совершенно свинского хрюканья те, что недавно вели себя так солидно...

Тем не менее бесшабашная веселость господина Зельбелова словно бы касалась лишь нижней части его лица. И если козлиная бородка гостя несколько растрепалась от совершенно неприличного смеха, то непроницаемо черные очки на мясистой переносице вообще не дрогнули. Они сидели, точно приклеенные. Странно было видеть, как гость веселится одним ртом. И даже жутковато как-то. Бесконечность терпеливо ждал, когда же он прекратит смеяться, одновременно пытаясь уразуметь, что же это за субъект такой загадочный. Как-никак, а господин Зельбелов перешел уже из разряда приятных собеседников в разряд заказчиков, плативших деньги. Им срочно нужно понять друг друга...

— Да уж, несколько необычная точка зрения. Хотя с другой стороны удивительно верная. Фрески в соборе все равно что комиксы на камне? Хм-м-м, слышал бы вас любой священник... — господин Зельбелов перестал наконец веселиться, пропустил через кулак бородку и наставил на режиссера непроницаемо-черные очки.

— А сколько стоит сейчас на аукционе вшивый карандашный набросок на салфетке из дешевого ресторанчика, если карандашом водила рука Модильяни, — вздохнул Бесконечность усаживаясь на любимый стул на колесиках. — Так что не говорите презрительно о комиксах, дражайший. Я совсем не то имел в виду. Комикс можно нарисовать гениально, тогда он превратится в шедевр, покоривший мир. Точно также можно гениально снять порнографический фильм, только добавить к демонстрации чисто внешних деталей переживания, чувственность, мысль — и вот перед нами уже не заурядный животный акт, творимый перед объективом безволосыми, бесхвостыми обезьянами, а утонченная эротика. Высокое искусство, драгоценный мой господин Зельбелов! Так вот, я не согласен оставаться на низшей ступеньке подиума, где место заурядной серости. Я работаю для того, чтобы держаться на наивысшем уровне! Собственно, исключительно это я и имел в виду. И это мое единственное условие.

Закончив столь высокопарную речь режиссер умолк, скромно потупившись. Кажется, господин Зельбелов на самом деле был солидным заказчиком с толстым кошельком, такому не мешало сделать лишнюю “инъекцию словесного благородства”.

— Единственное ли? — над непроницаемо-черными очками вопросительно взметнулись реденькие брови, и вместе с ними оттопырился вверх указательный палец гостя. Бесконечность подумал немного, отъехал на стуле к стене, картинным жестом запустил растопыренную пятерню в длинные волосы и осторожно проговорил:

— Видите ли, господин Зельбелов... Не условие, а скорее пожелание, даже просьба. Поймите меня правильно, но... В общем, чтобы лучше понять вас... чтобы угадать, чего вам хочется... а это непременно отразится на качестве фильма, поймите!.. В общем... — он замялся, однако тут же собрался с духом и закончил весьма решительно: — Да что это я “вобщемкаю” как паршивый двоечник у доски?! Вы интереснейшая личность, господин Зельбелов, и делать для вас фильм интересно вдвойне. Но кое-что в вас для меня, мягко говоря, непонятно. Загадочно, если говорить откровенно. И чтобы читать ваши пожелания в ваших глазах, я попрошу вас для начала убрать к чертовой матери ваши проклятые очки! Ей-Богу, они сбивают меня с толку! Не могу работать, не видя глаз клиента.

Опять гость рассмеялся одной нижней частью лица, но на этот раз негромко и снисходительно, погрозил режиссеру пальцем и очень вежливо заметил:

— Прошу прощения, но я-то не требую, чтобы вы отказались от своего псевдонима. Ведь насколько я понимаю, “Бесконечность” не фамилия, не имя и не отчество. А между тем меня, возможно, тоже раздражает, когда собеседника приходится называть таким дурацким прозвищем.

— Да-да, знаю. Наш общий знакомый меня предупредил, — подхватил господин Зельбелов. — Но поймите, дорогой мой: к мерам предосторожности разного рода приходится прибегать не только вам. Поэтому уж как-нибудь извольте привыкать к моим очкам. Се ля ви, ничего не попишешь! — губы господина Зельбелова изогнулись в улыбке. — Единственное, что я могу для вас сделать — это увеличить размер гонорара. Накинуть на неудобства, так сказать.

— Для лучшего взаимопонимания! — весело воскликнул Бесконечность, не очень-то уже стесняясь.

— Взаимопонимания у нас будет хоть отбавляй, это я вам твердо обещаю. Взаимопонимание до бесконечности, — пошутил гость, сохраняя на лице выражение полнейшего равнодушия. Режиссер натянуто улыбнулся. — Тем более что достичь этого состояния мы легко сумеем. Тут уж я перехожу к моим условиям. Слушайте внимательно.

Гость вытянулся на стоматологическом кресле. (Кресло это было гордостью Бесконечности. Предназначалось оно исключительно для клиентов и было самой “прикинутой” мебелью во всей студии. Хозяин же сидел на стуле с четырьмя колесиками и овальным отверстием в сидении, добытом в интернате для слабоумных детей. Между прочим, под овальным отверстием хозяйского стула была подвязана выкрашенная терракотой немецкая каска времен Великой Отечественной с лимонно-желтой надписью: “Вместилище самых свежих идей”.) Вытянулся так, что между штанинами черных брюк и черными остроносыми туфлями открылись безукоризненно белые носки. И еще вновь стало очень заметно, каким высоким ростом одарила сегодняшнего посетителя природа-матушка. Но вот господин Зельбелов крякнул, закинул ногу на ногу и принялся очень серьезно и веско перечислять:

— Во-первых, я не просто заказываю тему фильма, не просто определяю общую сюжетную линию. Я сам разрабатываю весь сценарий, от начала до конца. Во-вторых, я открываю перед вами сценарий постепенно, поэтапно в процессе съемок, а не знакомлю со всем замыслом сразу. В-третьих, я руковожу съемкой, указываю, что и как снимать, а вы полностью подчиняетесь мне. В-четвертых, всех актеров подбираю я. В-пятых, фильм делаем у меня и на моей аппаратуре. И наконец в-шестых: будет изготовлено не две, а всего одна копия. Для меня, само собой разумеется. Вот таковы мои условия.

Вот это Бесконечность и называл наглым вмешательством в создание фильма, вот за это и не любил подобного сорта заказчиков. Ишь ты, по рукам и ногам связать его хочет! Разогнался... И режиссер почесал затылок и с унылым видом спросил:

— Ну и какова в таком случае моя скромная роль в ваших наполеоновских планах, позвольте полюбопытствовать?

Бесконечность досадливо поморщился. Слишком рано продемонстрировав излишнюю озабоченность материальной стороной дела он выдал себя, и вот теперь господин Зельбелов ничуть не стесняясь покупал его. Покупал совершенно нагло, в открытую. Бесконечность был крайне возмущен таким отношением, однако пока что предпочел не выказывать никаких признаков раздражения. И причина тому была все та же: деньги. Из-за денег он возмущался, из-за денег он молчал.

Режиссер не любил работать с толстосумами не только потому, что они постоянно вмешивались в процесс создания фильма, мешая таким образом свободному творчеству (сегодняшний посетитель со своими шестью требованиями являлся наглядным тому подтверждением). Такие господа охотно раскошеливались. Однако в то же время в оба глаза следили, чтобы их денежки шли на угодные им цели, а не оставались в кармане ловкого режиссера. Например, один из них заказал Бесконечности видеоклип “Брызги шампанского”. Так вот он лично проследил, чтобы небольшой мраморный бассейн, в котором купались обнаженные актрисы-нимфы, был наполнен исключительно шампанским, чтоб обливали они друг друга только шампанским и чтобы пили также шампанское. И заставил отснять процесс откупоривания бутылок, а также их этикетки крупным планом. Как ни старался тогда режиссер, ему не удалось заменить ни одну каплю игристого вина какой-нибудь более дешевой шипучкой. С пеной у рта доказывал он состоятельному клиенту, что шипучка и пенится лучше, и искрится красивее — ничего не помогло. А расплачивался-то за все не заказчик, а он сам!.. Можно было вспомнить неприятные моменты, связанные с ужастиком “Замогильные сексоманы” о зомби, которые не разрывали на мелкие кусочки запоздалых путников, а насиловали их с применением всяких изощренных садистских приемчиков. И вот вместо того чтобы “забутафорить” для съемок какой-нибудь пустырь клиент заставил режиссера давать “на лапу” администрации городского кладбища и делать фильм именно там. И чтоб опять же в кадр попали надписи с настоящих надгробий! А для съемок “Морских дьяволов” пришлось прорываться на рыбный склад...

Казалось бы, что здесь такого? Все равно деньги для оплаты всех расходов безотказно выдавали клиенты. Но дело в том, что все суммы так или иначе проходили через руки Бесконечности, а для него получить от заказчика пачку “зелененьких” и тут же отдать ее кому-нибудь другому было худшей из пыток! Такой уж у режиссера был характер. Лучше бы не знать о всех сопутствующих расходах, лучше в глаза не видеть протекающие между пальцами проклятые “баксы”! Но как тогда снимать фильмы?..

Настоящее предложение в корне отличалось от остальных. Судя по всему, господин Зельбелов желал взять абсолютно все хлопоты и абсолютно все расчеты на себя. В этом случае никакие деньги кроме гонорара, предназначенного лично ему, в руки Бесконечности не попадали. Честно говоря, он здорово уставал от всех организационных передряг (он прежде всего человек искусства, а не администратор!), не грех бы и отдохнуть. С другой стороны, гостю требовался не столько режиссер, сколько толковый оператор, а Бесконечности хотелось играть первую скрипку, а не плясать под чужую дудку. Хотя вряд ли господин Зельбелов сможет полностью отстранить его от режиссуры... Ну и о третьей стороне забывать не следовало. Режиссер все еще не переставал тешить себя надеждой, что вот поднакопит он деньжат, забросит к чертям собачьим всю околокиношную коммерцию да откроет добротную частную студию. И вот тогда будет снимать в свое удовольствие не какую-нибудь чепуху, а нечто серьезное, современного “Гамлета”, “Короля Лира” (интересно было бы перенести шекспировских персонажей в конец ХХ века). Или сделать высококлассную постановку “Мастера и Маргариты” с соответствующими трюками и спецэффектами... На все это нужны опять же деньги, так почему бы не затребовать с господина Зельбелова эти бумажки в особо большом количестве?.. В общем над предложением следовало крепко подумать.

И Бесконечность думал, прикидывал что-то в уме целых полчаса, разъезжая на стуле по комнате взад-вперед. Гость не торопил его с ответом, он лишь достал из-за пазухи вышитый кисет да старомодную черную трубку с янтарным мундштуком, набил ее ароматным табаком и принялся молча курить.

В конце концов Бесконечность решил хотя бы сделать вид, что готов согласиться на предложенные условия, окончательное же решение принять лишь после согласования размера оплаты. Неизвестно еще, что за птица этот господин Зельбелов. Может он действительно богат, а может так, видимость одна, пустышка обсосанная. Разлегся тут, понимаете ли, в почетно-гостевом кресле, костюм с иголочки, штиблеты блестят, очковые стекла сверкают, руки холеные, морда сытая, бородка козлиная... У-у-у, козел недорезанный, буржуй новоявленный, нет на тебя революции, Ленина, Сталина и Железного Феликса! Но ничего, Бесконечность и не таких типчиков повидал. Бывает, пыжится фраер, пыль в глаза пускает, а дойдет до дела, до разговора о гонораре — мигом откроется внутри конфетно-красочной упаковки самый распоследний жлоб, который трясется над каждой копеечкой (то бишь над каждым центом) как Плюшкин над последней ниткой. Страсть как не любил Бесконечность подобных скряг! Возможно не сознавая того не любил точно так же, как ненавидит свой зазеркальный образ из стеклянно-плоского, но до жути объемного мира самец-бабуин? Впрочем, режиссер предпочитал не задумываться над неприятными сердцу сравнениями, а деликатно спроваживать неудобных визитеров, оказывавшихся несостоятельными. Хотя бывали и другие, совершенно даже другие варианты...

Так что кто его, господина Зельбелова, знает! Посмотрим, господин Зельбелов, что вы за гусь. Поживем — увидим. Во всяком случае если вам нужен толковый оператор, эстетично снимающий фильм исключительно по вашей указке — что ж, будет вам оператор. Почему нет? Заплатите только. Да желателен еще авансик повесомей. Для верности. Раз вы сами заговорили о высокой оплате.

Однако слишком уж долго режиссер обдумывал предложение, сделанное в столь явной форме. И теперь запросто взять да согласиться, либо даже хотя бы сделать вид, что соглашаешься, было бы совершенно неэстетично. Более того, такой шаг можно назвать верхом неприличия... да просто форменным свинством! Для начала следовало хорошенечко возмутиться по поводу полученного предложения. Что Бесконечность и поспешил сделать.

— Вот смотрю я на вас, драгоценный мой господин Зельбелов, и просто диву даюсь, — начал Бесконечность вкрадчиво, но немедленно сменил тон и встав в картинную позу заговорил возмущенно: — Да за кого вы меня принимаете, черт вас подери?! Неужели вы серьезно думаете, что я продамся, точно распоследняя шлюха?!

— Ну зачем же как шлюха, — гость недоуменно пожал плечами. — Мне от вас нужна услуга совершенно иного рода. Это если бы я был озабочен сексуально, тогда бы я торговался со шлюхой, правда ваша. Или с вами, если бы воспылал неожиданной страстью к вам, дорогой мой, а так... Нет, как объект сексуальных притязаний вы меня не вдохновляете. Мне хочется, чтобы вы сняли задуманный мною фильм, вот и снимайте.

Господин Зельбелов изложил свои соображения совершенно серьезным тоном, ни разу при этом не улыбнувшись и даже не поморщившись. Он был столь же бесстрастно-непроницаем, как стекла его черных очков. И Бесконечность вдруг с отвращением осознал, что гость не только не шутит, а возможно даже не умеет шутить совершенно. Перед ним сидел сжимая в холеной деснице угасающую трубку человек, который точно знал, чего ему хочется. Он не теоретизировал отвлеченно, он как по струнке шел именно к намеченной им конкретной цели, шел с прямотой, уверенностью и непобедимостью ледокола. И если ему заблагорассудится получить женщину, получить на миг, на час, на день, на месяц или на год — он ее получит, причем именно на определенный им срок. А захочется заполучить в постель некоего талантливого подпольного режиссера — уж будьте уверены, он и его получит (Бесконечность содрогнулся от осознания неотвратимости столь очевидного положения дел, ему сделалось дурно, очень захотелось в туалет “за большим”, а соответствующее место его тела — неудобно говорить, но что поделаешь! — сжалось и онемело). Но нет, не бойся, брат, в настоящий момент тебя покупают всего лишь как оператора. На твое счастье...

Последнее соображение не на шутку разозлило режиссера. И в порыве праведного гнева он тут же решил окончательно и бесповоротно отвергнуть предложение гостя. Превыше всего Бесконечность ценил скрытую гармонию и эстетику человеческой души, но что за эстетика может родиться от общения с ледоколом, с этакой бездушной машиной?! Эстетика продрогших от внутреннего холода форм из стекла, бетона и стали? Нет уж, увольте! Такой на сто процентов предсказуемой евклидовой геометрией мог увлекаться в прошлом веке Чернышевский. Он мог даже воспевать ее в единственном своем жалком романе (какой там по счету сон Веры Павловны? первый? третий?). А эстетствующий киношник из нынешнего времени, из прэзэнт континиус, как сказали бы друзья-американцы, по горло сыт такими штучками. Так что ну его в пень-колоду, этого прощелыгу Зельбелова! Пусть катится отсюда колбаской по Малой Спасской, а то развел тут зело несправные прожекты, понимаете ли...

— Я не могу, — сказал Бесконечность коротко, как отрезал.

— Не можете или не хотите? — тотчас поспешил уточнить гость выбивая прямо на пол пепел из трубки и пряча ее.

— Какая разница, — режиссер старался быть таким же непроницаемым, как посетитель.

— А и правда: какая? — нижняя часть лица гостя вновь ожила, губы на этот раз сложились бантиком. — Разницы, как вы только что весьма тонко подметили, и впрямь нет. Отсюда я заключаю, что вы не хотите снять для меня фильм. Прекрасно. Однако я больше чем уверен, сам не знаю, почему уверен, но все упирается в оплату, а это даже не прекрасно, а просто превосходно. Итак, сколько вы хотите? Конкретно. Без стеснения.

Ледокол остался ледоколом. Да, брат, ледокол — он и в Африке ледокол...

Бесконечность невесело усмехнулся. Эк его занесло: ледокол в Африке! Кому и какого хрена он там нужен?! Разве что уверенно бороздить снега на вершине Килиманджаро. Каламбурчик в худших традициях анекдотического поручика Ржевского... А все этот непотопляемый и несгораемый “танкер “Дербент”, м-м-мать его!!!

Но можно ругать господина Зельбелова сколько душе угодно, а ответить все равно необходимо. Это же клиент, пусть до омерзения прямолинейно-напористый, а клиент. Клиент задал вопрос, значит, необходимо ответить. Да поживей, не то гость в самом деле вообразит, что режиссер раздумывает над его ублюдочным предложением!

И Бесконечность решился на отчаянный шаг: побить противника на его собственной территории. А что? Это же самый эффектный вид победы! Желаете знать цену, господин Зельбелов? Ладушки, будет вам сейчас цена. Только вот за подлокотники кресла покрепче возьмитесь, чтоб не упасть... Но для начала не мешает сделать вид, что мы кой-чего прикинули в нашем скудненьком умишке. Да-да, мы тут подумали, посоветовались с народом, так сказать, и решили...

— Семьдесят две тысячи долларов, — резко сказал режиссер и тряхнул головой, изо всех сил стараясь изобразить носовое орудие крейсера “Аврора”, залп из которого потряс мир. Впрочем, по хитроумному замыслу Бесконечности это еще не был собственно выстрел, а так, лязг затвора при перезаряжании. Если дражайший господин Зельбелов является никчемной “пустышкой”, он и от этого зловещего звука наложит полные штаны.

— За чисто операторскую работу по сценарию, на материалах, оборудовании и с актерами заказчика? — гость пока что остался совершенно невозмутимым.

— Угу, — Бесконечность кивнул, не спуская глаз с собеседника.

— Так мало?! — господин Зельбелов изобразил над и под непроницаемыми черными очками (при помощи вздернутых бровей и оттопыренной нижней губы) смесь полнейшего презрения, изумления и жалости. Вот тут режиссер и шарахнул крупнокалиберным фугасом, внеся небольшое, до смешного невинное уточнение:

— Я, драгоценный мой господин Зельбелов, запрашиваю цену за минуту экранного времени, а не за все про все. Известна ли вам такая пикантная подробность?

На самом деле подробность эта была им только что придумана в расчете на немедленный отказ господина Зельбелова от сотрудничества. Действительно, не станет же он выкладывать за вшивенькую короткометражку миллион “зелененьких”! Но отказаться от услуг Бесконечности, когда их общий знакомый добился своего — ай-я-яй, какой позор!..

Однако вопреки ожиданиям режиссера гость не то что не смутился, а напротив повеселел. И бодро так проговорил:

— Вот это уже похоже на дело. Хотя я ожидал, что вы запросите по крайней мере тысяч сто пятьдесят, если не двести за минуту. Что ж, не хотите — как хотите. Однако я по натуре альтруист, не привыкший мелочиться, поэтому предлагаю по крайней мере округлить семьдесят две тысячи до ста. И считать будет легче. Так как насчет ста тысяч за минуту экранного времени? Не ущемляете ли вы себя в чем-либо? Подумайте хорошенько, дорогой мой.

— Сто тысяч? И все мне? — пролепетал бедный режиссер.

— Вам, вам одному. Судя по виденному мной материалу вы стоите таких денег. Или нет? Или да? Или как? Что говорит на этот счет ваша самокритичная совесть художника?..

Залп из носового орудия “Авроры” был холостым. Таким же оказался заряд, выпущенный Бесконечностью в гостя. Ледокол остался на плаву и с прежней лоснящейся самоуверенностью продолжал крушить заснеженные торосы наивысшей точки Африканского континента.

На режиссера жалко было смотреть. Бледный, с испариной на лбу, он трясся всем телом, точно пораженный вдруг пляской святого Витта. И зачем он только вздумал сражаться на территории посетителя?!

— Так вы согласны?

— А какова продолжительность фильма? Предполагаемая.

— Минут тридцать... минимум.

А если не разыгрывает? Вдруг это правда?! Ну как тогда не согласиться, ведь все “зелененькие” — ему, ему одному и никому другому! Благо делить ни с кем не надо. А уж на эти деньги... да что там — на эти денжища он развернется на полную катушку! Размахнется, черт возьми!! Он такого на них наснимает, та-акого... Все “Оскары” загребет!!!

Однако господин Зельбелов пока всего лишь произвел пустяковое сотрясение воздуха путем произнесения нескольких фраз (не считая шока, который его слова вызвали у доверчивого болвана-режиссера). Поэтому Бесконечность с трудом перевел дух и мужественно потребовал аванса. Гость улыбнулся.

— Разумеется, разумеется. Ваше требование естественно. Я полагаю, половина гонорара вас устроит?

— Половина — это традиционно, — согласился все еще не совсем оправившийся от потрясения режиссер. Гость неожиданно легко соскочил со стоматологического кресла, одернул полы пиджака, поправил галстук-”бабочку”, подошел к двери в коридор, которую один из друзей Бесконечности, спившийся художник-авангардист разрисовал губной помадой пяти тонов, зеленкой и ежевичным вареньем (благодаря чему роспись привлекала внимание не только посетителей из числа людей, но также тараканов, ос и мух), кликнул своего телохранителя и коротко приказал:

— Пятнадцать пачек.

Телохранитель исчез и довольно быстро вернулся с небольшим чемоданчиком. Передавая чемоданчик Бесконечности гость этак небрежно заметил:

— Как вы уже, очевидно, подсчитали, половина платы составляет ровно полтора миллиона долларов. Для удобства предварительных расчетов я прихватил крупные купюры. Вот пятнадцать пачек, в каждой сто банкнот достоинством в тысячу американских долларов. Проверьте.

Бесконечность раскрыл чемоданчик. В нижней части его действительно помещались аккуратно сложенные и по всем правилам обандероленные стотысячные пачки “зелененьких”. Режиссер не то что деньги в пачках не стал пересчитывать, но и до самих пачек не дотронулся. Лишь отметил про себя, что в чемоданчике могло бы поместиться гораздо больше таких вот бандеролек.

— Плата могла быть повыше, тогда и пригодилось бы пустое место, — словно отвечая на его мысли произнес господин Зельбелов, вновь располагаясь в гостевом кресле. — Но все по-прежнему зависит от вас. Поглядим еще, что вы запоете на съемках. Возможно, первоначальная цена вас и не устроит.

Бесконечность насторожился. Как это “еще посмотрим”?! Что за съемки такие? Неуж-то гость заранее рассчитывает, что нанятый оператор не удовольствуется обещанной суммой...

— Кстати, дорогой мой, почему бы вам не убедиться в подлинности этих бумаженций? Как знать, вдруг я подсунул вам фальшивку. Так что не стесняйтесь, со мной это совершенно излишне.

— Никогда не держал в руках ни единой “штуки”, — пролепетал Бесконечность.

— Так вы не знаете даже, как выглядит тысяча и какой президент на ней изображен? Бедняга, — гость понимающе кивнул. — Сочувствую вам. В этих краях такая купюра — редкость, согласен. Существует даже клуб обладателей тысячедолларовок.

— А вы его президент, не иначе, — попытался пошутить режиссер. Немедленно над левым стеклом очков господина Зельбелова выгнулась бровь, и он отчеканил медленно и чрезвычайно внятно:

— Попрошу заметить на будущее: я ни с кем, я сам по себе. Покрепче зазубрите это простое правило. И ни в какие дурацкие клубы или там объединения я не входил, не вхожу и входить не буду. Пересчитывайте “баксы”, черт возьми, и к делу. Хватит болтать.

Господин Зельбелов был просто до неприличия прав: Бесконечность держал на коленях по крайней мере половину будущих “Мастеров и Маргарит”, “Гамлетов” и “Звероферм”, и к этой половине следовало отнестись с должным уважением. Как-никак, а зеленоватые бумажки олицетворяли будущие шедевры. Временно замещали их, так сказать. И перед лицом этой правды всевозможные “выверты” и “прикиды”, как-то длинные волосы, стул на колесиках с каской под сидением, стоматологическое кресло и расписанная невообразимыми узорами дверь показались вдруг режиссеру донельзя глупыми и пошлыми. Ему сделалось очень стыдно перед посетителем. Стыдно было принимать клиента такого масштаба подобным образом и в подобной обстановке. Но что поделаешь! Бесконечность был не в силах отмотать назад пленку времени и хоть как-то облагородить собственную студию. Вместо этого он просто внял совету господина Зельбелова и принялся покорно разрывать обернутые вокруг пачек ленты, рассматривать на свет, ощупывать купюры, хрустеть ими, водить подушечкой указательного пальца по ребру. Хотя в то же время режиссер прекрасно осознавал, что поведение его донельзя глупое: в самом деле, как можно убедиться в подлинности того, чего раньше и в глаза не видел и что неизвестно как проверять?! Бумага, допустим, может быть настоящая, а красивая картинка на ней фальшивой...

Лишь в одном он смог убедиться достоверно: в чемоданчике действительно лежит полторы тысячи банкнот с новой президентской мордой, и на всех этих бумажках, похоже, разные номера, так что их по крайней мере подделывали основательно... если подделывали. А мысль о подделке возникала. Бумажки-то все до единой новехонькие, ни разу не перегнутые, без единой морщинки и изъяна...

В конце концов Бесконечность был вынужден прекратить заведомо бесплодные попытки распознать, “липа” у него в руках или нет и капитулировать в довольно позорной форме.

— Знаете, господин Зельбелов, я еще ни разу в жизни не держал тысячу “баксов” одной бумажкой, я вам говорил. Чего ж тут проверять? — убитым голосом сообщил режиссер. И куда только девался из его речи эпитет “драгоценный мой”, которым он наградил сегодняшнего гостя! Даже сам псевдоним “Бесконечность”, взятый им еще в начале режиссерской карьеры, был, пожалуй, слишком уж напыщенным. А сидение стула на колесиках почти ощутимо жгло бедра и зад, точно в каску кто-то всыпал пригоршню раскаленных угольков! Отвратительно, все мерзко!..

Посетитель прекрасно понял душевное состояние режиссера и поспешил воспользоваться его смятением, притворившись для начала этаким любящим заботливым папашей.

— Ну-ну, не волнуйтесь, не волнуйтесь, — ласково заговорил он. — Я ценю откровенность и ни в коем случае не собираюсь обманывать ваши ожидания. Купюры самые подлинные, все до единой. Более подлинных просто не бывает. Если хотите, по дороге можем заехать в какой-нибудь супермаркет. Купите там что-либо. Или в банк завернем. Главное, не стесняйтесь, дорогой мой.

Излитая на Бесконечность бочка меда содержала небольшую, и, пожалуй, традиционную в подобных случаях ложку дегтя. Правда, “пациент” с превеликим удовольствием скушал огромную порцию коварной отравы и даже не поморщился. Значит, не понял...

— А можете весь аванс оставить в таком виде. Крупные купюры особенно подходят для хранения. А остальное я велю выдать более мелкими, более привычными “сотками” либо “полтинами”, если пожелаете. Хотя это уже с трудом влезет в чемоданчик... Ладно, что-нибудь да придумаем. А покамест поехали работать. Хватит штаны просиживать.

Вот и открылся под великолепной приманкой тривиальный крючок. И Бесконечность мигом насторожился.

— Эт-то как? Это мы немедленно начнем работать, что ли? — спросил он недоверчиво. Очень уж подозрительной казалась подобная поспешность.

— А чего тянуть, — бодро сказал гость. — Разве даром я плачу вам три миллиона в твердой валюте? Признайтесь, это хорошие деньги. Тем более для вас одного. Ни с кем делить не надо. Так что поехали ко мне, там и приступим к делу. И без разговоров! Все.

Аргумент о единоличности получателя подействовал безотказно. Согласился дорого продаться, так и выполняй все прихоти того, кто платит и соответственно “заказывает музыку”. И если плата действительно щедрая, изволь отплясывать лезгинку или тарантеллу, когда приказывают побыстрее. Велят на руках— танцуй на руках, прикажут на ушах — значит, валяй на ушах. Аллегро, мальчик!

Решив немедленно продемонстрировать образцово-пионерскую готовность к исполнению любого задания Бесконечность даже не стал аккуратно укладывать такие деньги, оставив их лежать на дне чемоданчика вперемешку с обрывками оберточных полос бумаги. Он просто захлопнул крышку чемоданчика, отнес его в заднюю комнатушку (бывшую щитовую), запер в сейф, находившийся внутри бывшего силового шкафа, вдоль и поперек испещренного надписями вроде “Не влезай, убьет!” и “Стой! Опасно для жизни”, вернулся к гостю и в унисон ему этак бодренько воскликнул:

— Что ж, ехать, так ехать!

Господин Зельбелов пригладил бородку, кивнул... На мгновение непроницаемо-черные стекла его очков отразили свет люстры, и режиссеру почудилось, что это сами глаза гостя сверкнули. Нехорошо так сверкнули, зло, хищно, кровожадно. Даже сквозь непроницаемые стекла была заметна эта вспышка. Впрочем, то все игра бликов, а еще больше — воображения, растрепанных фантазией и неожиданным, необычным, неправдоподобным во всех отношениях заказом нервов. Ну кивнул тебе человек, ну что тут такого? Кивни и ты.

Бесконечность также наклонил голову и слегка согнулся, словно занимая позицию для прыжка. Гость поднял подлокотник стоматологического кресла, встал и коротко бросив через плечо: “Пошли”, — направился к размалеванной двери. Режиссер послушно засеменил следом. В прихожей друг напротив друга сидели два телохранителя. Две верные собаки, так сказать. Телохранитель гостя молча поднялся навстречу ему, пропустил вперед себя хозяина и режиссера и пристроился сзади. Своему же охраннику Бесконечность сказал, что срочно уезжает работать “на заказ” и вернется скорее всего завтра.

“Неуж-то этот жук воображает, что хороший фильм можно отснять в течение полусуток?! Ну и пижон!” — подумал Бесконечность щурясь от яркого солнечного света, когда они вышли из темной подворотни на тихую улочку. Однако воспоминание о щедрости господина Зельбелова заставило его держать язык за зубами, а пренебрежительное раздражение, какое появляется в душе истинного профессионала при виде неумелых и необдуманных действий дилетанта-любителя — в самых потаенных глубинах души. В конце концов, кто его, господина Зельбелова, знает, может, действительно можно отснять какую угодно ерунду за пару часиков, раз тебе платят та-акие денжища, и быть свободным... Только все равно и подозрительно, и слишком уж невероятно.

Огромный черный лимузин гостя был припаркован на бульваре за углом. Шофер вежливо улыбнулся и приглашающе распахнул заднюю дверцу автомобиля. Господин Зельбелов легонько подтолкнул режиссера к машине, и когда Бесконечность забрался в салон, сел сам.

Тут режиссер обнаружил, что зеркальные снаружи стекла машины изнутри такие же непроницаемо-черные, как очки господина Зельбелова, а потому не удержался от вопроса.

— Все те же меры предосторожности, — бесцветно-ровным голосом пояснил господин Зельбелов. — Поймите же наконец, я ни в коем случае не могу допустить, чтобы вы видели, куда мы направляемся. Мой дом... м-м-м, как бы правильнее выразиться, тэк-тэк-тэкс-с... — он немного помолчал, потеребил кончик бородки и найдя наконец нужное определение пояснил: — Да, так вот, мой дом закрытого типа, туда попасть не так-то просто. А кто захочет сунуться ко мне без спроса...

— Тот останется без носа, — решил пошутить Бесконечность, вспомнив детскую присказку. Он даже расхохотался немедленно собственной шутке. Зря, кстати, расхохотался, потому что собеседник сохранил ледяное равнодушие, даже бровью не повел, и показная веселость режиссера выглядела поэтому совершенно неуместной.

— Кто захочет сунуться без спроса, не вовремя, тот мог бы счесть за счастье остаться всего лишь без носа. На самом же деле он просто не вернется назад, — докончил свою мысль господин Зельбелов, терпеливо дождавшийся, когда же Бесконечность выдавит из себя последнее натужное “хи-хи”. Режиссер посмотрел на собеседника и поспешил отвести глаза, так как понял: тот действительно не шутит. Господин Зельбелов между тем отдал шоферу негромкое распоряжение: “Трогай”, — повертев блестящую никелированную рукоятку отгородил заднюю часть машины от водительской кабины опять же непроницаемым для света стеклом и прокомментировал свое действие следующим образом:

— Ну вот, теперь вы ничего не увидите, а водитель и охранник не увидят вас, но не волнуйтесь, это для вашей же безопасности.

Итак, Бесконечность оказался совершенно закупоренным в салоне лимузина заодно с владельцем машины, точно сардина, вместе с товарками угодившая на свою беду в консервную банку. Хотя, надо признать, здесь было больше удобств, нежели в тривиальной жестянке: все кругом мягкое, звукопоглощающее, приятных глазу серо-голубых тонов. Гул мотора, гудки встречных машин, скрип колес и тормозов, свистки постовых, крики и прочие шумы городских улиц почти не проникали сюда. Автомобиль набирал и сбавлял скорость, поворачивал чрезвычайно плавно, почти неощутимо. Господин Зельбелов таинственно молчал. В такой обстановке Бесконечность очень скоро утратил всякое ощущение не только пространства, но и времени... хотя как скоро? За четверть часа? За час? За минуту? Режиссер украдкой взглянул на свои наручные часы, однако с разочарованием убедился, что их циферблат “ослеп”. Вот досада! И собирался же поменять батарейки еще на прошлой неделе, да все ждал, тянул, чтоб старые до конца выработали ресурс. Вот и дождался. Идиот.

— Вы не скажете, который час? — осторожно осведомился он у господина Зельбелова, развалившегося рядом на сидении.

— А-а-а... вы по национальности кто? Болгарин?

Господин Зельбелов молча наставил на режиссера непроницаемые очки. Только тут до бедолаги дошло, что если предыдущий вопрос был по какой-то загадочной причине неприличным, то неприкрытая попытка выяснить национальность работодателя есть отвратительнейшая, грубейшая бестактность и дичайшее бесстыдство. Бесконечность мигом вспотел от макушки до пят, жалобно пролепетал:

— Да нет, что вы... Да не подумайте чего, это я так... к слову пришлось. Фамилия у вас на “ов”, но нерусская какая-то, вот я и подумал, может статься, болгарская? Интересно ведь. Вот и все. А я ничего, так, — и выжидательно застыл с разинутым ртом.

— Болгарин я, болгарин. Совершенно верно. У нас там целое болгарское поселение.

Последняя трансформация господина Зельбелова окончательно доконала режиссера. Он не попытался даже выяснить, что за странный адрес у болгарского поселения: “там у нас”. Он просто на всякий случай отодвинулся подальше от собеседника и молчал всю оставшуюся дорогу. Дабы еще какую-нибудь глупость не сморозить невзначай. Нет, ну надо же, в самом-то деле: национальность пошел выяснять! И у кого, главное?! У деньгоплательщика!!! Да кто ты такой есть? Контрразведчик? Сексот? Ку-клукс-клановец? Неандерталец ты немытый, недорезанный, недостреленный из рогатки в семнадцатом году при взятии Рейхстага Наполеоном на поле Ватерлоо, ублюдок, рожденный Штирлицем от Мюллера в тайных казематах Третьей республики, засранец и деревенщина нечесаная. Одним словом, козел.

Ясное дело, что пребывание в высшей степени минорном настроении способствовало быстрому истощению душевных сил режиссера. Он просто не представлял, как будет теперь снимать фильм. Он вообще не мог полноценно работать после случившегося! Лучше всего было прямо сейчас взять да отказаться от предложения.

А аванс?! Полтора миллиона “зелененьких” остались в конторе, значит, работай, парень...

Бесконечность смежил веки, устало откинулся на спинку мягчайшего сидения и попытался думать о чем-либо приятном. Например, о второй половине гонорара, которую он возьмет уже не неизвестными заморскими “штуками”, а знакомыми “стольниками”, на которых напечатан укротитель молнии старина Франклин. Или о “Лолите”, которую, пожалуй, следует снять в первую очередь.

Столь замечательные мысли убаюкивали, тем более что устал режиссер до невозможности. Он и не сопротивлялся тихо подкравшейся дреме. Не худо и поспать, раз нельзя ни в окно поглядеть, ни потолковать по душам со спутником... Бесконечность просыпался всего пару раз. Однажды режиссеру показалось, что автомобиль плавно скользит вниз по наклонной плоскости, потому что он начал слегка сползать с сидения вперед, как корабль со стапеля, а никакого ускорения расслабленное тело не чувствовало. Но скорее всего то была всего-навсего комбинация дремотной фантазии с какими-то причудами вестибулярного аппарата, потому что насколько Бесконечность знал окружающую город местность, ровную как барабан, съезжать с горы здесь было просто негде и некуда. В другой раз его одолело нечто вроде приступа клаустрофобии. Режиссеру почудилось, что едет он не в лимузине, а в запаянном цинковом гробу, что безжизненно замерший рядом господин Зельбелов вовсе и не господин никакой, а бездушный восковой манекен вроде фигур мадам Тюссо и что катят они не по шоссе, а по рельсам, ведущим прямо в печь крематория. Еще немного — и раскалится обшивка салона, поплывет, оплавится, как кусок масла на сковороде, лопнут стекла, вырвутся со всех сторон языки адского пламени, спутник его вспыхнет гигантской свечой, запахнет палеными волосами, горелым мясом... Вот уже делается душно... Бесконечность вцепился пальцами в ворот рубахи, рванул его изо всех сил...

...И проснулся.

— Вот мы и на месте. Выходите.

Недоуменно моргая режиссер уставился на свою левую руку, крепко сжимавшую выдранную “с мясом” перламутровую пуговку. Вот так сны снятся современной творческой интеллигенции, на свою больную голову схлестнувшейся с “денежными мешками”! Ничего себе сны, растуды тебя в качель, в карусель и в чайник. Приехали кошмарики на воздушном шарике...

— Выходите, выходите. Прошу.

Наниматель-работодатель (или как там его еще назвать) уже выбрался из машины и стоя рядом с открытой дверцей приглашающе манил режиссера к себе, не выказывая впрочем ни малейших признаков нетерпения либо раздражения его неповоротливостью. Просто надо вылезать, конечная станция, поезд дальше не идет...

Бесконечность тряхнул головой, пытаясь окончательно вырваться из плена сновидений, отбросил назад упавшую на глаза челку и послушно подчинился мановению хозяйской руки. Оказалось, что шофер с телохранителем исчезли неведомо куда, что автомобиль стоит в расширенном освещенном конце длинного темного туннеля, а в двух десятках метров впереди находится распахнутая настежь двустворчатая резная дверь, за которой виднеется залитый ровным розовым сиянием коридор. Господин Зельбелов молча повернулся на каблуках и поигрывая на ходу тросточкой (в салоне лимузина он ее прихватил, что ли?) двинулся к этой двери. Режиссер последовал за ним. У самой двери он мельком обернулся и с изумлением обнаружил, что роскошный лимузин самым загадочным образом как сквозь землю провалился! Растворился в воздухе, как сопровождавшие их сюда водитель и охранник... Бесконечность замедлил шаг...

— Не останавливайтесь, дорогой мой, не останавливайтесь. Мои люди работают незаметно, но четко, — тут же позвал его хозяин.

Да уж, за три миллиона “баксами” не грех и примириться с некоторыми странностями. Даже со слишком подозрительными... Определенно лучше и спокойнее думать о кино. Кстати, что это ему приснилось в машине? Интересное такое приснилось, про гроб в крематории.

А ведь это стоит попробовать в первую очередь!.. Братцы, держитесь, да это же просто гениальная находка! В самом деле, что за пост-советско-социалистические стандарты мышления владеют сознанием такой выдающейся личности, что еще за ублюдочная отрыжка нивелирования мозговых извилин и умственных способностей по труду?! Кому и на что, спрашивается, нужна очередная экранизация “Гамлета”?! Ни хрена она никому и сто лет не снилась! Мало его жевали и пережевывали всякие холуи от кинематографа?! Блевать от их тухлых постановок хочется! А ставить “Мастера и Маргариту” вообще преступление, за которое положено вешать на стальной струне, да не за шею вешать, как поступал со своими мятежными генералами Адольф Гитлерович, а за мужское достоинство. Чтоб мучительнее было. Как хотя бы выразить на экране обаятельного котяру Бегемота? Куклой, как Кинг-Конга? Мультиком, как Кролика Роджера? Актером? А финальный полет-скачки Воланда со свитой, а бал сатаны?.. Нет, тут решительно мало экрана, и будь проклят во веки веков моральный урод, решившийся снимать это. Надо, надо только свое снимать. И точка.

Хотя бы эту огненно-гробовую фантазию. Кого там из великих живьем схоронили? Гоголя, что ли? Была вроде где-то заметочка, что когда вскрыли гроб писателя, скелет на боку лежал. Ах, Николай Васильич, бедняжечка, летаргетик сердечный. “Мертвые души” еще написал...

Мертвая душа...

...Это плывет, значит, гробик в печку, прогорает, Николай Васильич, к примеру, восстает оттуда, а кругом пляшут Девы Огня. Вихрь танца. Он с ними кружится, он как душа. А бренное тело шкварчит на дощечках под ногами.

А ведь ничего себе идейка! Гоголя сделать натуральным, по тогдашней моде одетым, в плащике таком с разлетайкой сверху, в цилиндре и с тросточкой, точь-в-точь как у господина Зельбелова вот...

— Вот мы и в студии.

Розовый коридор кончился, и они очутились в довольно просторной, освещенной шикарной люстрой комнате без окон, служившей кому-то (очевидно, даме) спальней. У противоположной от входа стены стояла широкая кровать красного дерева с резным изголовьем, на матрац которой была натянута голубая атласная простыня-чехол. Натянута очень хорошо, без единой морщинки. На кровати и на полу вокруг нее были разбросаны в живописном беспорядке кокетливые подушечки в форме алых сердец. В углах комнаты стояли глубокие мягкие, добротно сработанные кресла, обитые тканью цвета морской волны, хорошо гармонировавшей с бирюзовыми обоями, испещренными мелкими беленькими цветочками. У изголовья кровати слева была расставлена четырехстворчатая ширма, расписанная в китайском стиле, справа помещались трельяж с овальными зеркалами в роскошных резных рамах и пуфик.

— Разве это студия? По-моему, это будуар вашей супруги. Простите... — как можно тактичнее заметил режиссер. И тут же понял, что вновь попал впросак.

— Представьте себе, студия. Просто я решил приготовить все для съемок загодя, не дожидаясь вашего приезда. Сценарий-то все равно мой, — спокойно ответил господин Зельбелов.

Так и есть, это не настоящая спальня, это декорация. И посреди декораций стоит болван-режиссер. Стоит и ушами хлопает, словно и не был никогда в павильоне для съемок. Нет, вообще-то причина этой ошибки ясна. Он же привык снимать дешевенькую порнуху в комнатушке с голыми побеленными стенами и кое-как задрапированным стареньким диванчиком. Или с незадрапированным, так что на нем видны все до единой заплаты, вмятины и вывалившиеся обойные гвозди. Это вполне в стиле “панк”, и это круто, по-современному. Крутое порно с малолетками в крутой обстановке! А тут — утонченно-изысканная роскошь... Все равно стыдно так “покупаться”.

Вторично решив прекратить говорить глупости и задавать дурацкие вопросы Бесконечность напустил на себя уверенный вид, прошелся взад-вперед по комнате, наклонился, деловито потрогал одну из подушечек и непринужденно поинтересовался:

— Ладно, а где аппаратура?

— Для начала переоденьтесь, — не очень строго, но все же достаточно настойчиво потребовал господин Зельбелов и коснувшись кончиком тросточки воротника рубашки режиссера пояснил: — Одежда ваша в полном беспорядке, дорогой мой.

Работодатель расположился в одном из кресел, закинул ногу на ногу и постучал набалдашником трости в стену. Немедленно входная дверь отворилась, и из нее выпорхнула молоденькая девушка-горничная в строгом коричневом платье, замшевых коричневых туфельках на низком ходу и крахмальном беленьком чепце с крылышками. Она подала Бесконечности аккуратно сложенную светло-серую рубашку, темно-серые брюки, широкий черный пояс с серебристой пряжкой и серовато-кофейные парусиновые туфли.

— Вот ваш рабочий костюм, переодевайтесь, — велел господин Зельбелов.

— А с чего вы взяли, что он мне подойдет? Откуда вы знаете мои размеры? — недоверчиво спросил режиссер. Губы господина Зельбелова изогнулись в презрительной ухмылке. Бесконечность пожал плечами и направился за ширму. Когда он вышел оттуда, терпеливо дожидавшаяся горничная приняла и унесла его одежду.

Режиссер обогнул кровать, встал перед трельяжем, придирчиво всмотрелся в зеркала. Ткань рубахи была прошита блестящими нитями, поэтому при малейшем движении Бесконечность сверкал как елочная игрушка. Однако больше всего он походил в этом наряде на артиста цирка. Искрящаяся рубашка с широким воротником, застегнутая лишь до солнечного сплетения (выше ни пуговиц, ни даже петелек для них не было) и открывающая широкую мускулистую грудь, слегка расклешенные ниже колен штаны, длинные волосы. Еще бы хлыст в руки — вылитый укротитель тигров получится.

— Ну и к чему весь этот маскарад? — с недовольным видом спросил режиссер.

— Вам никогда не приходилось подыгрывать актерам, которых вы снимали? — задал контрвопрос господин Зельбелов.

— Однако это Я снимаю других, а не они меня. В таком случае я их лишь направляю. Можно, разумеется, более тщательно живьем проигрывать отдельные моменты и даже целые эпизоды для вящей убедительности...

Режиссер лишь плечами пожал. Ну просто позарез необходимо господину Зельбелову, чтобы он разыгрывал из себя комедианта! Ну и черт с ним, с толстосумом этим. Мало ли какие причуды бывают у богатеньких дядечек. За три зелененьких “лимона” можно потерпеть. Он и потерпит... Однако Бесконечность тут же поинтересовался:

— А теперь-то я могу наконец получить аппаратуру и приступить к делу? Вы же сами настаивали на этом, спешили, торопили.

Господин Зельбелов вновь постучал тростью в стену. На этот раз вместо горничной в студию вошел пожилой лысый мужчина, одетый как официант ресторана при пятизвездочном отеле. Что-то вопиюще странное было в его внешности. Поначалу Бесконечность лишь смутно уловил эту странность, почуял то ли шестым чувством, то ли селезенкой. Лишь когда официант приблизился к режиссеру вплотную, тот с замиранием сердца... нет, даже с величайшим ужасом увидел, что у вошедшего не просто глаза навыкате. У него вообще нет и следа век! Было это уродство врожденным или в дело некогда вмешался скальпель опытного хирурга, Бесконечность понять не успел. Безвекий официант протянул к нему правую руку ладонью вверх. Едва сумев оторвать взгляд от выпученных по-лягушачьи глаз и посмотреть на протянутую руку режиссер увидел, что ему подают небольшой яйцевидный камешек на крахмальной салфетке.

— Вот вам аппаратура, — прокомментировал жест официанта господин Зельбелов. Бесконечность с недоверием покосился на работодателя, взял яйцо. Было оно удивительно легкое, размером с большую фасолину. Абсолютно гладенький бочок лоснился. Судя по весу и по этому блеску, было оно не каменным, а скорей пластмассовым.

— Вы меня за дурака держите или как? — спросил наконец режиссер. Он изо всех сил пытался сдержать раздражение, копившееся потихоньку в душе с самого начала их знакомства. Беззастенчивая попытка купить его с потрохами за баснословную цену, увенчавшаяся пока полным успехом; чемоданчик с валютой либо с фальшивкой, что выяснить достоверно не представляется пока возможным; поездка в автомобиле, мало чем отличающаяся от конвоирования пленника с завязанными глазами; какой-то идиотизм с переодеванием; и наконец совершенно неуместная шутка с пластмассовым яичком. Нет, довольно! И какого-либо одного “финта” из репертуара господина Зельбелова хватило бы для того, чтобы вывести из равновесия нормального человека. Ни под каким соусом не следовало ввязываться в эту авантюру. Даже ради возможности снять “ужастик” с кремацией Гоголя на собственной частной студии, открытой вполне официально.

— Я отказываюсь понимать вас, дорогой мой, — спокойно сказал господин Зельбелов.

Итак, этот тип вконец обнаглел! Он не стал изображать ни изумления, ни притворного разочарования, ни сожаления. Он крайне недипломатично, сверхпрямолинейно отказался принимать брошенный режиссером вызов. Вот сволочь! Думает, раз сунул простофиле чемодан неизвестно с каким дерьмом, так уж может распоряжаться оным простофилей как своей тросточкой?! Хочет — об стенку набалдашником, а то и об колено запросто сломает?! А дудки тебе, пижон!! Фигу с маслом!!!

Картинным жестом Бесконечность взялся за самую верхнюю пуговицу рубашки, подчеркнуто медленно расстегнул ее, расстегнул следующую, затем еще одну, перешел к рукавам и только тут процедил сквозь зубы:

— Послушайте, господин Зельбелов или как вас там звать на самом деле. Я все прекрасно понимаю, к вашему сведению. Понимаю, что вам захотелось подурачиться. А почему бы нет, в самом деле? Но только и моему терпению есть предел. Вот, забирайте вашу рубашку, штаны забирайте — и пошли вы к...