(…Назад)

Когда они подошли к находившейся в конце коридора двери, Рододонт Селевкидович замедлил шаг, показал жестом: погоди, мол, дальше идти, постой пока на месте, — и совсем уже осторожно, на цыпочках подкрался к резиновому коврику.

— Это у них система оповещения, коврик этот, — прошептал Рододонт Селевкидович с таким видом, с каким заядлый филателист демонстрирует другому не менее заядлому филателисту редкостную марку. Затем кряхтя присел на корточки и принялся внимательно изучать следы на рябой чёрно-зелёной поверхности коврика. — Тут надо знать, как ноги ставить. Станешь неправильно — всё, тревога. Тогда они разбегутся по местам, бездельники, и всё шито-крыто. Впрочем...

Рододонт Селевкидович обернулся, многозначительно посмотрел на спутника, вздохнул и докончил:

— Впрочем, молодой человек, я нисколечко не сомневаюсь, что в самом недалёком будущем вы станете пользоваться услугами данной системы оповещения наравне с прочими. И не менее успешно. К моему глу-бо-чайшему сожалению.

В такт с “глу-бо-чайшим сожалением” Рододонт Селевкидович неожиданно взвился на ноги и не ступил, не прыгнул, а чрезвычайно легко порхнул на коврик. Секунд пять он не шевелился, затем сделал многозначительный жест руками и прошептал:

— Наблюдательность — великая вещь, молодой человек! Идите за мной. Да смотрите, ступайте след в след, не то сработают тензодатчики. Тогда я вас при первой же возможности уволю. Заметьте себе это, — строгий голос и сдвинутые к переносице брови дали спутнику Рододонта Селевкидовича понять, что он ни капельки не шутит. Хотя, если честно, в напускную строгость такого человека никто бы ни за что не поверил.

Тем не менее, молодой спутник Рододонта Селевкидовича повёл себя крайне дипломатично. Не захотев вступать в конфликт со старшим, он осторожно ступил на серо-зелёный коврик и старательно повторяя движения провожатого, пошёл к двери. Всё оставалось по-прежнему тихо.

Однако стоило Рододонту Селевкидовичу взяться за дверную ручку, как за стеной раздались звуки, похожие на оглушительный вой сирены морского порта: “Уэк-уэк-уэу-у-у-у!..” Немедленно задвигались стулья, стукнули фанерки, кто-то невидимый тяжело протопал, что-то грохнулось на пол. В соседних комнатах громко захохотали. Рододонт Селевкидович взвыл от досады, прошипел сквозь зубы:

— Ну, это уже выходит за рамки всяких приличий! Хватит, надоело! Пр-роверка, общая пр-р-вер-рка заданий! — толкнул плечом дверь и не заботясь более о спутнике ворвался в комнату. А молодой человек, напустив на себя равнодушно-скучающий вид (в самом деле, он-то при чём к этому переполоху?), вошёл в дверь, тихонечко насвистывая.

На самом же деле он отнюдь не был таким уж безразличным, каким хотел казаться. Слегка прищуренные серые глаза выдавали обострённую до предела наблюдательность, которую он пытался скрыть под маской показного безразличия. Неудивительно поэтому, что, едва переступив порог комнаты, новичок увидел над перегородившим дорогу книжным шкафом с запылёнными стёклами, на полках которого громоздились многочисленные папки и альбомы с разноцветными корешками, небольшой прямоугольник, а в прямоугольнике — пару весёлых, цвета морской волны глазок. Глазки эти удивлённо-радостно мигали, окаймлявшие их густые ресницы подрагивали, а от уголков к невидимым вискам бежали тщательно загримированные, но всё же слегка проступающие сквозь слой пудры паутинки озорных легкомысленных морщинок.

Пока вновь прибывший разглядывал хорошенькие глазки, Рододонт Селевкидович устраивал кому-то жесточайший разнос, вопя что есть мочи:

— Что это такое?! Нет, я вас спрашиваю, что это за безобразие?! А?! Ответьте немедля!

— Это болт, Рододонт Селевкидович. Болт, — прозвучал наконец ровный серебристо-чистый баритон, после чего визгливые начальственные выкрики немедленно прекратились. Чтобы получше рассмотреть того, кто умудрился мигом утихомирить бурю, новичок оторвался от созерцания чудесных глазок, повернул влево и проследовав коротким, но извилистым коридорчиком, образованным восемью шкафами, доверху набитыми всё теми же никому не нужными папками, попал наконец на нейтральную белую дорожку. Из того, что последняя имела пять голубых и два розовых ветвления, легко было заключить, что начальник рассчитал комнату на присутствие пятерых мужчин и двух женщин. Была, правда, восьмая дорожка, зелёная, и то, что Рододонт Селевкидович додумался разместить в комнате с мужчинами имика, показалось новичку немного странным. Розовые ответвления компактно уходили в самое защищённое шкафами место, значит, мужская часть комнаты женщин явно любила и оберегала от начальственного ока.

Между прочим, первая розовая дорожка вела туда, откуда только и могли наблюдать за входящими в комнату весёлые глазки цвета морской волны! И это новичку чрезвычайно понравилось.

Однако пока что он свернул на первую голубую дорожку и подойдя к замыкавшему её шоу-кульману, нашёл совершенно растерявшегося Рододонта Селевкидовича. Тот застыл на носочках, медленно-медленно, почти незаметно для глаза покачивался взад-вперёд и не поворачивая головы переводил изумлённый взор с изображённой на экране детали на аккуратного сверху моложавого брюнета, сидящего к нему вполоборота. На плоском белом экране сияла непонятная загогулина. Аккуратно выполненная заглавная надпись, которую неподготовленный человек вряд ли смог бы прочесть не то что с первого, но, пожалуй, даже с третьего раза, сообщала, что это “Болт стальной необыкновенный с очень хитрой упорно-левой резьбой и продольным каналом для усиков в трёх проекциях с наложенными аксиальными, коаксиальными, осевыми сечениями и аксонометрией вдобавок”. Напомаженные, идеально прилизанные волосы брюнета, тщательно выбритый подбородок, тоненькие усишки, рубашка и туго завязанный строгий галстук содержались в высшей стадии аккуратности, и это вполне соответствовало стилю его работы. Но, насколько видел новичок из-за начальственного плеча, на брюнете самым вопиющим образом отсутствовали брюки.

— Болт. Ага. Так, — Рододонт Селевкидович перестал стрелять глазами, внимательно оглядел голые ноги щёголя и спросил: — А зачем вы его чертите?

Изящные брови брюнета поползли к напомаженным волосам.

— Как же так, Рододонт Селевкидович! Вы же сами дали задание на пересмотр проекта, а там болт без аксонометрии. Вот и приходится исправлять, — он пренебрежительно ткнул отполированным до блеска ногтем в раскрытый альбом с салатовым корешком, лежавший на столе. Начальник понимающе кивнул, сказал тихонько: “Ага”, — и уже хотел оставить брюнета в покое, как вдруг подскочил на месте и закричал:

— Но почему вы?! Вы же узловик, а не деталировщик. Не говоря уже о том, что вы потеете над узлом вместо того, чтобы заниматься проектом в целом. Да с какой стати вы вообще взялись за деталировку?! Зачем расходовать лишнюю энергию на шоу-кульмане и косвенно способствовать загрязнению окружающей среды, когда есть Даня с ручным кульманом? А?!

Брюнет скривил тонкие губы, качнул бровями и глубокомысленно заметил:

— Слишком уж хитрая здесь резьба, Рододонт Селевкидович, чтоб доверить её деталировщице. Вы же понимаете: упорно-левая, этим всё сказано! Кстати, не думайте, что Даня сидит без дела. По моему указанию она выполняет чертёж ответной детали, так что пересмотр проекта продвигается.

Рододонт Селевкидович оживился, пробормотал: “Интересно, интересно”, — и отстранив плечом новичка, которому безбрючный хлыщ украдкой подмигнул, затрусил рысцой по первой розовой дорожке. Тут же комнату сотряс новый начальственный вопль, ничуть не уступавший первому:

— А это что такое?! Что это такое, я вас спрашиваю?!

Предоставленный сам себе юноша решил воспользоваться правом входа на женскую территорию и последовал за начальником. Рододонт Селевкидович впал теперь в совершеннейшее беспокойство, топал ногами, потрясал кулаками и разве что не метал гром и молнии. Деталировщица Даня рассматривала начальника с самым невинным видом. Её глазки цвета морской волны были исполнены поистине южной неги, лучистые ресницы трепетали, словно крылышки запутавшейся в паутине бабочки. Время от времени Даня поправляла правой рукой золотистые, с лёгкой рыжиной кудрявые локоны, а левой поглаживала подол коротенькой полупрозрачной комбинации с соблазнительной кружевной вставкой, шедшей от груди до миленького пупка. Иной одежды, кроме бархатных туфелек на умопомрачительно высоких каблучках в форме клюва, на девушке не было.

— Так что же вы молчите?! Что это такое, я вас спрашиваю?! — гремел Рододонт Селевкидович, брезгливо указывая оттопыренным пальцем с траурно-тёмным ногтем на треугольный кустик волос, просвечивающий сквозь подол комбинации Дани. Новичок покраснел до ушей. Конечно, он не впервые видел полураздетую девушку, однако для столь двусмысленной ситуации Даня держалась слишком уж спокойно. И даже нагловато.

— Это? Ах, это, — точно спохватившись, Даня щёлкнула изумрудным лакированным ногтиком по листу ватмана на ручном кульмане и невозмутимо оттарабанила: — “Гайка стальная необыкновенная с очень хитрой упорно-левой резьбой и усиками в трёх проекциях с наложенными аксиальными, коаксиальными, осевыми сечениями и аксонометрией вдобавок”, вот что это такое.

— Гайка. Ага. Так.

Рододонт Селевкидович опять успокоился. Взгляд его сделался осмысленным, он нацепил на огромный горбатый нос очки с толстыми стёклами, придирчиво осмотрел чертёж и уточнил: — С хитрой левой резьбой, значит?

— С упорно-левой, — поправила Даня. Начальник склонился над чертежом, будто принюхиваясь, затем уткнулся носом почти в самую грудь деталировщицы, так же придирчиво оглядел проступившие из-под тончайшей ткани набухшие соски (новичок почувствовал, как кровь стучит в висках и стреляет в макушку) и спросил:

— А вот это что такое?

— Это мне жарко, Рододонт Селевкидович, — по-прежнему невозмутимо пояснила Даня и попросила: — Чем кричать, поговорили бы лучше с главным инженером, кондиционер бы нам установили, а то сил нет работать.

— Кондиционер? Жарко? Да, пожалуй, — согласился начальник, усиленно закивал головой, обмахнул себя несколько раз ладонью, но немедленно пошёл на попятную: — Нет-нет, какой кондиционер?! Это может быть каплей, которая переполнит чашу экологического баланса. Так что потерпите, ничего. А кстати, чьи это брюки у вас на стуле висят?

— Это брюки Арамиса, — охотно и доверительно сообщила Даня. — Он тут давал мне необходимые разъяснения по поводу хитростей нарезания левой резьбы до упора, у него поотлетали все пуговицы, вот он как мужчина и поручил мне пришить их.

— Как мужчина? Что ж, это правильно, правильно, — поддакнул Рододонт Селевкидович и как-то сразу погрустнел.

И только тут новичок понял, в чём дело: да ведь Рододонт Селевкидович имик!!! Начальник встретил новичка у входа в здание, и юноша не видел, какого цвета пол в его кабинете. Надо же! Вот почему Рододонт Селевкидович поместил “лицо третьего пола” в эту комнату наравне с мужчинами! Своему протежирует. И несмотря на откровенно наглое поведение хлыща Арамиса и деталировщицы Дани, перечить им не смеет. А ведь так и должно быть!

— И сколько вы это чертите? — продолжал спрашивать Рододонт Селевкидович.

— Второй месяц, — воздев очи к потолку вздохнула Даня.

— Слишком упорная резьба попалась, — поспешил вставить со своего места Арамис. Хотя сделал он это, правду сказать, совершенно напрасно. Бедняга Рододонт Селевкидович так и затрясся при мысли о том, чем на самом деле могла заниматься “сладкая парочка” прямо на рабочем месте. Рискуя впасть в немилость у нового начальника, новичок хотел предупредить щёголя, что ему следует молчать. Но Рододонт Селевкидович уже брызгал слюной и орал во всё горло:

— Второй месяц?! Без-здельники! Два месяца, нет, вы только подумайте!!! Да на что же это похоже?!

— Меньше, — осторожно вставила Даня.

— Молчать!!! — рявкнул Рододонт Селевкидович. — Совсем тут распустились! Почему сигнализацию сменили?! По какому праву?! Это противоречит трудовому соглашению...

— Коврик порвался, — раздался чей-то робкий голос.

— Молчать за четвёртым кульманом! — Рододонт Селевкидович впал в истерику. — Вы поступили бесчестно! Бес-чест-но, ясно вам?! Поэтому я назначаю “чёрную” субботу! Будете работать, если этика для вас — пустой звук! Ясно?!

— Предельно, — Даня отвернулась, качнула бёдрами и презрительно повела хорошеньким матовым плечиком.

— А с вами теперь будет работать вот он... этот...

Неожиданно вспомнив о предоставленном самому себе новичке, Рододонт Селевкидович обернулся к нему и защёлкал пальцами, пытаясь вспомнить мудрёное имя. Но так и не вспомнив, легонько похлопал юношу по плечу, подтолкнул к Дане и сказал:

— Короче, вот он.

— Очень приятно, — Даня приветливо усмехнулась, продемонстрировав мелкие жемчужные зубки.

— А я?.. — обиженно вскрикнул хлыщ.

— А вы для начала передайте узел ему и займитесь наконец проектом в целом, — повысил голос Рододонт Селевкидович. — Может, хоть так удастся сдвинуть работу с мёртвой точки.

— Понял, — серебристый баритон щеголеватого Арамиса дал трещину, потому что вольно или невольно начальник оскорбил его, и оскорбил тяжело. А Даня ещё приветливее усмехнулась новичку.

— Кстати, надо бы вас со всеми познакомить, — начальник уже совершенно перестал гневаться, вместо этого засуетился, забеспокоился как-то, схватил новичка за руку и потащил на нейтральную белую дорожку, приговаривая: — Ну, кое-кого вы уже повидали, да...

— Вот, с ним вы уже встречались, — они вновь стояли на голубой площадке около первого шоу-кульмана. — Это...

— Арамис, — аккуратный сверху брюнет привстал, учтиво приложил руку к груди и кивнул. Хотя теперь он глядел на новичка уже не дружелюбно, как за несколько минут перед этим, а весьма неприязненно.

— Да бросьте вы эти ваши детские прозвища!!! — моментально взорвался Рододонт Селевкидович. — Никакой вы не Арамис на самом деле, а...

— Арамис, — щёголь повторил церемонию поклона.

— Да нет же, вы ведь... — начальник замер в напряжённой позе, защёлкал пальцами, принялся что-то бубнить под нос, наконец сказал: — Ну вот, совсем из головы вылетело! Заговорили таки зубы...

— Поэтому зови меня Арамисом, — промурлыкал брюнет, уничтожая новичка глазами.

— Оденьтесь лучше и перестаньте паясничать, — Рододонт Селевкидович скрипнул зубами от бессильной досады. С самым невозмутимым видом Арамис прошествовал на женскую половину и через полминуты вернулся на место, заботливо поправляя отутюженные стрелки брюк. Рододонт Селевкидович между тем вёл новичка по белой дорожке к следующему шоу-кульману.

— Это вот...

— Дед Гаврош, собою хорош, — прокомментировал Арамис. У начальника страдальчески дёрнулась щека. Дед Гаврош, низенький, но всё ещё довольно крепкий старичок, улыбнулся приторно-сладенькой улыбочкой и поправил ужасно противную чёлку, свалившуюся на лоб, отчего волосы упали ещё ниже. А новичок подумал, что из-за обилия морщин его физиономия напоминает измятый комок бумаги.

— Это вот ваше место будет, — Рододонт Селевкидович подвёл юношу к пустому шоу-кульману, на экране которого один за другим вспыхивали и исчезали чертежи привода: исполняя распоряжение начальника, Арамис копировал файлы с чертежами новичку. Юноша небрежно бросил на сидение жёсткого стула небольшую спортивную сумочку и продолжал следовать за Рододонтом Селевкидовичем.

— Это...

— Толеранц Толурансович. Можно просто Тольтоль, — поспешно сказал пожилой мужчина приятной наружности (выбрит, небольшое брюшко, белая безрукавка, жилет, летние серые брюки в полоску, туфли жёлтой кожи). Впрочем, поспешность его не спасла. Арамис тут же едко добавил с места:

— Он же Тотоша, он же Тото, а когда наденет чёрные очки да плешь шляпой прикроет, то пожалуй, и мощнейший Тонтон. Который тонтон-макут, — на что Тольтоль лишь пожал плечами, задумчиво погладил кончиками пальцев небольшие бакенбарды и снисходительно махнул рукой.

— Анчихрист, — проворчал из-за следующего шоу-кульмана широкоплечий коренастый чертёжник, сверкнув на новичка глубоко запавшими, по-кошачьи фосфоресцирующими глазами.

Следующий сотрудник был, судя по зелёной дорожке, имиком. Он не представлялся. Да и вряд ли смог бы сделать это, поскольку в одних лишь плавках-бикини восседал с закрытыми глазами на повёрнутой горизонтально доске ручного кульмана, по которой были рассыпаны крупные канцелярские кнопки. Видно было, что своими остриями кнопки впились прямо в его округлые ягодицы и мускулистые ноги, скрученные невероятнейшим образом. Руки его также были немыслимо вывернуты, рельефный пресс и могучий торс едва заметно колыхались. На стуле красовался огромный плакат:

— Наша местная знаменитость, — с гордостью заявил Рододонт Селевкидович и многозначительно добавил: — Йог!

— Он же Мустафа, он же Махмуд, он же Брахмапутра, — не удержался от комментария Арамис. Мустафа (он же Махмуд, он же Брахмапутра) молчал, погружённый в нирвану. А новичок понял, почему Рододонт Селевкидович решился поместить имика в одной с мужчинами комнате. Представители “третьего пола”, будучи ущербными в известной сфере, направляли всю свою энергию без остатка на какое-нибудь дело, становившееся целью всей жизни, и не обращали внимания ни на что больше, пока не достигали вершины мастерства. Такой целью для Брахмапутры и стала йога.

— А вот это наша...

— Баба Ню, — Арамис неожиданно возник рядом с новичком, сунул ему в руки дискету и цедя слова сквозь зубы, добавил: — Вот тебе резервная копия базы по нашим проектам, храни как зеницу ока.

— Очень приятный молодой человек, — Баба Ню высунулась из-за своего ручного кульмана и с интересом осмотрела новичка, словно он был выставочным экспонатом.

— Ну, с Даней вы знакомы, — Рододонт Селевкидович несколько смутился, то ли от воспоминаний о соблазнительном виде деталировщицы, то ли оттого, что до сих пор не вспомнил имени новичка, что следовало из его фразы: — А теперь принимайтесь за работу и приналегайте, так сказать, на дело, вы... как вас... В общем, представьтесь всем сами. А я вас познакомил, мне тоже пора работать.

Сказав это, Рододонт Селевкидович нырнул в лабиринт из шкафов, но прежде чем покинуть комнату, ткнул пальцем в висевшую на стенке одного из них табличку и наставительно произнёс:

— Кстати, сегодня не вторник, а среда. Нельзя жить вчерашним днём, — это он так пошутил.

Новичок подошёл к месту, где только что стоял начальник, и с интересом осмотрел табличку, которую конечно же приметил, но не имел времени изучить. А табличка, между прочим, была интереснейшая. Поделенная на шесть строк без столбцов, она была снабжена слева передвижной стрелкой-указателем. В каждую строку были вписаны затейливым почерком стихотворные цитаты:

Указатель стоял как раз напротив второй цитаты. Арамис подошёл, небрежно оттёр новичка плечом, передвинул стрелку на одно окошко вниз и выругался сквозь зубы:

— Вот Россинант проклятущий! Таки заметил.

— Почему Россинант? — спросил новичок. Арамис смерил его презрительным взглядом и процедил:

— Потому что Рододонт Селевкидович, и потому что носится как мерин, которому промеж ног припекло. Вот и Россинант. А ты, как я погляжу, порядочная тупица. Нам что, так и звать тебя? — и криво ухмыльнулся, отчего его правый усик взметнулся вверх. Кажется, он был здесь патентованным специалистом по прозвищам.

— Да нет, отчего же, — новичок вздохнул: он давно уже привык к пренебрежительному отношению со стороны пижонистых аккуратистов вроде Арамиса. — По крайней мере, я не настолько глуп, чтобы не понять, кто сдвинул указатель.

— Интересно, кто же! — голос Арамиса вновь обрёл серебристую чистоту, он лихо подбоченился и обвёл торжествующим взглядом всех, кто высыпал на нейтральную белую дорожку, как бы говоря: “А вот посмотрим, что сейчас выкинет этот недоносок”. Новичок спокойно взялся за указатель, потянул за него и заставил приподняться часть фанерной стенки шкафа вместе с наклеенной поверх таблицей.

— Эге-гей, Даня! — позвал он и посмотрел в прямоугольник отверстия. Картинка была весьма колоритная. В награду за проявленную сообразительность остававшаяся за кульманом деталировщица соблазнительно повертела задом и провела рукой по кружевному подолу комбинации. Новичок сглотнул слюнки, опустил фанерку на место, упёрся кулаком в наклеенный на другой шкаф большой позапрошлогодний календарь с горным пейзажем, отчего тот точно так же поднялся вверх, и пояснил:

— Вот кратчайший путь мартовского кота от лакомой сметанки домой. Когда сработала сирена, ты прыгнул через эти потайные окна к себе на место, не успев одеться. Я слышал за дверью, как хлопала фанера. Значит, ты и сдвинул указатель. Тем более, что второй люк ведёт как раз к твоему месту.

Арамис стоял разинув рот.

— Во даёт! — сказал Тольтоль Деду Гаврошу, поцокал языком и обернувшись к Анчихристу добавил: — Голова-а-а...

Дед Гаврош пристально рассматривал новичка, сощурившись от напряжения. Анчихрист задумчиво потеребил подбородок, потом нехотя согласился.

— Между прочим, он и перископ мой сразу приметил. А Россинант уже который год понять не может, как я и без вашей дурацкой сигнализации узнаю, когда он врывается в комнату, — отозвалась из-за шкафа Даня.

Новичок между тем проследовал к своему месту и стал неспеша вынимать из сумки всё, что только нужно человеку для успешной работы, как-то: небольшой высокочастотный кипятильник, чайную ложечку и чашку в маленьком мешочке, блюдце, пачку чаю, пакет сахара, баночки опять же с чаем и сахаром, баночку с кофе, непочатую банку сгущенного молока...

— Да ты опытный мужик, я смотрю, — следивший за ним из-за кульмана Тольтоль был восхищён предусмотрительностью юноши. — А по виду — пацан пацаном.

— Он вообще “тёмная лошадка”. Не советую связываться с ним, — подал голос йог, вышедший из нирваны.

— Что, Мустафа, проснулся? — в голосе Арамиса чувствовалась неприкрытая враждебность.

— Сидишь в нирване, так не чирикай, чёрт побери, — поддержал его мрачный Анчихрист.

— Ну, ладно, — сказал йог и затих. Очевидно, вновь углубился в своё странное состояние.

Дед Гаврош противно хихикнул. Даня, чьё место было как раз напротив новичка, приветливо помахала ему рукой.

— В разных интересных и неинтересных местах, — уклончиво отозвался новичок.

— Тогда скажи, для чего нам таблица с указателем, — не унимался щеголеватый брюнет. — Или мы не умеем считать дни недели? Или обыкновенного календаря недостаточно?

Новичок вздохнул.

— Ничего сложного. Это расписание игр, в которые вы играете в обеденные перерывы, разбитое по дням недели.

Посрамлённый Арамис удалился на место. Новичок продолжал:

— Очевидно, в понедельник вы “забиваете козла”, в среду играете в шашки, хотя... — он на секунду замялся. — Хотя не знаю, как называть вашего йога...

— Махмуд, Мустафа, Брахмапутра — он на всё откликается, для него любые отзвуки земной жизни не имеют значения. Тем более в таком состоянии он ничего не слышит, — подсказал Тольтоль.

— Нет, я как раз всё слышу, но внутренне, — протелепатировал йог из глубокой нирваны.

— Так вот, — продолжал новичок, — Брахмапутра должен предпочитать более интеллектуальные шахматы, поэтому в расписании как раз сказано и “зашахую”, и “дамки”, так что учтены обе игры.

— Блестяще, — протелепатировал йог.

— В четверг вы, похоже, сражаетесь в настольный футбол...

— В кости мы играет, болван, — после того как новичок допустил ошибку, Арамис воспрянул духом. — А по вторникам, к твоему сведению, крутим рулетку.

— Да не цепляйся к парню. Он и так хорошо угадывает, чёрта ему в бок, — проворчал Анчихрист. Арамис лишь вздохнул.

— В пятницу вы режетесь в карты, а когда Россинант назначает “чёрную” субботу, играете во всё подряд.

— Браво! — воскликнула Даня, отведя далеко в сторону соблазнительную упругую ножку.

— Молчи, женщина! — тут же окрысился Арамис.

— Ревнуешь? — ехидно поинтересовалась деталировщица. — Так будь уверен: ты неповторим.

Брюнет хватил с досады кулаком по столу и зашипел:

— Ну что ж, раз такое дело, будем звать его Интеллектуалом!..

Новичок в это время рассматривал переданный Арамисом по сети чертёж необыкновенного болта. На лице его читалось уныние. Сколько уже раз такое повторялось! И везде, везде одно и то же. Всегда найдётся какой-нибудь олух вроде этого щёголя — и пошло-поехало! Вот сейчас предложат сыграть с ними в шашки... Нет, пожалуй, в шахматы, потому что у йога на сегодняшний день явно не хватает партнёра. Бедный имик...

— Так что, согласен на Интеллектуала? — спросил Арамис задиристо.

— Зачем же. Зовите меня... скажем, Кочевником.

— Это почему? — удивился сдержанный Тольтоль. Дед Гаврош одобрительно крякнул.

— Кочевник не звучит. Длинно. Вот Печенег... Или лучше... м-м-м... — Арамис поиграл пальцами, пытаясь выдумать что-нибудь более обидное, и неожиданно воскликнул: — Лучше Цыган! Коротко и ясно. Быть тебе Цыганом!

Щёголь так разволновался, что выскочил из-за своего шоу-кульмана и пробежав по белой нейтральной дорожке, замер за спиной у новичка. “И это было”, — подумал тот с невыразимой тоской.

— А он на цыгана и не похож вовсе, — спокойно заметила Даня. — Смотри, какой симпатичненький, какой блондинчик хорошенький. Я бы сказала даже, чересчур бледноват...

— Очень приятный молодой человек, — вставила Баба Ню.

— Не вмешивайтесь, женщины! — строго прикрикнул Арамис. — Он мужик, в конце концов, пусть сам решает.

— А что, Цыган, так Цыган, — со вздохом согласился новичок. Арамис удовлетворённо хмыкнул и удалился на место с высоко поднятой головой, гордясь тем, что ему удалось хотя бы наградить ненавистного уже пришельца несуразным прозвищем.

Тут в коридоре раздался громкий протяжный звонок.

— Обед, обед, о-бе-ед! — пропел Тольтоль, потирая довольно руки, потягиваясь и похрустывая суставами.

— Обед — святое время, и чёрт мне не брат, — поддакнул Анчихрист.

— И согласно расписанию, мы устраиваем сегодня гранд-турнир, потому что кроме шашек Мустафа сыграет с Цыганом в шахматы. А мы посмотрим, — сказал Арамис, гремя клетчатыми досками.

— Я тоже рад, что у меня появился наконец партнёр на среду, — протелепатировал из нирваны Брахмапутра. — Через две минуты сорок восемь секунд я войду в форму. А пока учтите, что если вы уступите белых мне, я хожу “Е два — Е четыре”. Если же сами хотите играть белыми, я отвечаю на ваше “Е два — Е четыре” конём “Же восемь — Эф шесть”.

— Не буду я в ваши шахматы играть, — угрюмо проворчал новичок. — Сами играйте, коли охота.

— Тогда я возвращаюсь в нирвану, — телепатировал йог.

— То есть как не будешь? — возмутился Арамис, который уже расставлял на кульмане перед Брахмапутрой шахматы, сдвинув в сторону часть кнопок. — Будешь как миленький! Заставим.

— Решайте что-нибудь, — йог телепатировал весьма неразборчиво. — Меня нельзя дёргать без нужды туда-сюда, я зря растрачу не только аказу, но и накопленные запасы драгоценной праны и весь резерв не менее драгоценной читты, не достигнув самадхи подпаду под влияние раджо-гуны, а тогда...

Новичок порывисто вскочил и устремился к двери.

— Куда ты, вернись! — повелительно крикнул Арамис. Новичок с ненавистью посмотрел на его напомаженные волосы, на дрожащие усишки и отрезал:

— В столовку. Обедать. Я голодный, между прочим.

Ну ведь было уже всё это, не раз и не два было, было, было, было!!! Придётся ставить этого Арамиса на место. Ох, какая тоска!.. Как он устал от вечных повторений...

— Почему ты сбежал?

Успевшая одеться Даня догнала его около самого входа в столовую, над которым были намалёваны аляповатые портреты музыкальных классиков и исторических личностей, из-за неумелости живописца совершенно неузнаваемые. Хорошо ещё, что дизайнер не додумался поместить портреты над заведением, в которое даже самый большой начальник ходит пешком, тогда бы все здесь мучались запором и метеоризмом…

— Я не сбежал, я просто не буду играть. Я знаю... — но что именно он знает, новичок не сказал, лишь прибавил поспешно: — Но ты не думай, я не боюсь, — и послал хорошенькой деталировщице многозначительный взгляд. Даня рассмеялась легко и весело, в уголках глаз немедленно появились озорные морщинки, а сами глаза сделались ласковыми и тёплыми, словно ленивое летнее море.

— Вот в этом я нисколько не сомневаюсь, — заверила новичка девушка, протянула руку к его лбу и принялась осторожно, одними подушечками пальцев поглаживать его кожу сверху вниз. — Знаю, что ты ещё утрёшь им их поганые носы, ты же настоящий мужчина…

Новичок сделал протестующий жест, но Даня заявила безапелляционным тоном:

— Это не комплимент, я настоящего мужика за милю чую. А теперь возвращайся. Я принесу всем обед наверх, как и положено женщине. И тебе тоже принесу.

Из уголков её дивных глаз вновь брызнули лукавые морщинки.

— Ты войдёшь на мою половину и дашь мне необходимые разъяснения по нарезанию хитрой левой резьбы. Арамис не сумел сделать это, но ведь теперь со мной работаешь ты...

И Даня пошла к расписанной аляповатыми портретами арке, покачивая бёдрами, обтянутыми бархатной коричневой мини-юбочкой. Перед тем как войти в дверь, она словно невзначай бросила через плечо:

— Заодно расскажешь про свои миленькие шрамики на лбу. Я же должна всё знать о своём напарнике.

И исчезла за дверью.

— Молодой человек, не верьте ей. Она такая шлюха, такая...

Баба Ню запыхалась от быстрого спуска по крутым лестницам (она замешкалась в комнате и не успела вскочить в лифт). Теперь она стояла рядом с новичком, обессиленно привалившись к стене, отчего весь рукав её серого в бурых цветочках платья, сшитого довольно безвкусно, выпачкался в извёстке. Её объёмистая грудь ходила ходуном.

— Арамис каждый день ходит к ней за кульман, и они там такое вытворяют, такое... — глаза Бабы Ню округлились и готовы были выскочить из орбит. — Это крайне неприлично для незамужней девушки, но я вам потом расскажу. Она такая шлюха, такая... Вот какая! А вы очень приличный молодой человек. Идите наверх, правда, я сама помогу этой пакости нести обед.

Пыхтящая Баба Ню отвалилась от стенки и поплыла к входу в столовую. Новичок пожал плечами и побрёл назад к лифту: в самом деле, ему-то что...

В комнате всё обстояло нормально. Брахмапутра наслаждался нирваной, Арамис с Анчихристом и Дед Гаврош с Тольтолем уже сыграли по нескольку партий. Но стоило новичку войти в комнату под вой портовой сирены, по ошибке не выключенной на время обеда, как щеголеватый хлыщ отпихнул доску, где рядом с его шашками одиноко отдыхала в “клозете” шашка Анчихриста, и спросил:

— Слышь, Цыган, а может, ты просто не уважаешь шахматы, а?

Новичок скривился так, точно проглотил тухлое яйцо.

— Ну, так давай срежемся в шашки на деньги, — не отставал Арамис.

— Вам лучше не играть со мной, — честно предупредил юноша.

— Я понял, ты боишься, — разочарованно протянул пижон. Новичок в изнеможении уронил голову на сложенные руки. Только бы этот придурок отстал, только бы отцепился!..

— А давай сыграем на Даню, — предложил вдруг Арамис. — Она же моя любовница. Надеюсь, ты это сразу понял?

В голосе хлыща не было и следа бархатной притягательности, осталось одно лишь высокомерие. К сожалению, юноша не обратил внимания на тщательно маскируемую двусмысленность вопроса. Самый намёк на деликатное обстоятельство ошеломлял новичка, просто сводил с ума. Он скрипнул зубами, однако промолчал.

А ободрённый его молчанием хлыщ принялся живописать, в каких позах и при каких обстоятельствах получал интимные услуги хорошенькой деталировщицы. Новичок негодовал в душе, всё же не решаясь так сразу разругаться с Арамисом. Дед Гаврош сладенько хихикал. Тольтоль жадно облизывал губы и теребил верхнюю пуговицу безрукавки. Анчихрист забористо чертыхался.

— Так играем на Даню?

— Между прочим, Россинант официально назначил его моим ведущим. Зачем же ему играть на меня, когда мы и без того в паре?

— Ну что же ты, Цыганок? Бери обед.

Даня терпеливо ждала на белой полосе, не смея ступить на голубую мужскую дорожку.

— Трус он, Цыган твой, — проворчал со своего места Арамис. — Боится, что опытные люди вздуют его по самые уши.

Новичок послал деталировщице вопрошающий взгляд. “Не обращай внимания”, — словно говорили ему бойкие глаза цвета морской волны, и юноше стало не так совестно за вынужденное бездействие, теперь одобренное Даней.

— Я бы вчера с тобой сыграл, — всё же не утерпел новичок.

— Вчера! Пхе, — с презрительным видом Арамис выплюнул сливовую косточку в пустой стакан. — Легко расписываться за вчерашний день... И какую бы ты сделал ставку, интересно знать?

— Шесть-чёрное, — не задумываясь ответил новичок.

— Вот и вздули бы тебя, кретин! — обрадовался Арамис. — Вчера шесть-чёрное не выпадало ни разу.

— Но и Цыганка вчера не было, между прочим, — почему-то счёл необходимым протелепатировать из глубокой нирваны Брахмапутра. Арамис подавился остатками фруктов из компота и закашлялся.

— А я придумала вот что, — сказала деталировщица, отнимая у Бабы Ню последний стакан компота и вручая старухе свой освободившийся поднос. — Цыганок пойдёт обедать на моё место. Заодно и поговорим.

— Обед — святое время, и на кой чёрт его нарушать, — строго напомнил Анчихрист, — вроде нельзя поговорить о делах потом.

— А мы собрались ударно перевыполнить план по нарезанию резьбы до упора, — не растерялась Даня, перешла на свою розовую дорожку и унесла последнюю порцию, призывно мотнув кудрявой головой.

— Тебя бы вздули вчера, вот ты и трусишь, — повторил Арамис, однако новичок уже не обращал на него внимания. Следуя к месту Дани, он успел перехватить возмущённый взгляд вытаращенных глаз Бабы Ню, который означал: “Молодой человек, вы же с виду такой приличный!.. Что же это вы делаете?!”

(Далее...)