(…Назад)

— А-а-а, Лонни! Входи, входи. Ну, как я тебе, нравлюсь? — это Мамочка сказала про свою новую причёску, видя, что Лонни во все глаза уставилась на неё.

Во время утреннего обхода они не встречались: Лонни не было на работе. Однако на такие мелочи, как опоздание в первый рабочий день после отпуска, Мамочка смотрела сквозь пальцы.

— Здравствуй ещё раз, — сказала Лонни, придвигая розовый стул поближе к Мамочкиному столу и указав на стоявший у стены белый, спросила: — А этот ты давно завела?

— Этот?.. Ах, стул!.. Знаешь, когда Мальчик наведывается ко мне, неудобно всякий раз сажать его на розовый или держать на ногах. Он, как-никак, не женщина, пойми... Вот и пришлось заводить стул нейтрального цвета. Чтобы и для женщин был хорош, и для имика…

— И часто он сюда заглядывает? — продолжала спрашивать Лонни с самым невинным видом. Мамочка слегка смутилась. Во-первых, почему Лонни ничего не говорит насчёт новой причёски? Во-вторых, что означает: “Здравствуй ещё раз”? И вообще, что это за допрос?! Однако ответила Мамочка спокойно:

— Довольно часто.

Лонни слегка качнула бровями и поджала нижнюю губу, как бы выражая удивление.

— А может, ты его и на “кофейники” приглашаешь?

— А может нет? — уже с лёгким раздражением задала контрвопрос Мамочка. — Что ему делать на “кофейниках”? Он же не “десятница”... то есть не “десятник”! — она нервно ухмыльнулась. — Просто так иногда заходит, посидит и уйдёт.

— А что Эймеру “просто так” делать в твоём кабинете?

Ну, это уже чересчур!

— А тебе какое, собственно, дело? — грубо “срезала” не в меру любопытную Лонни начальница. — Ко мне, между прочим, любая из вас заходит, когда захочет. Я руковожу отделом, и не тебе устанавливать здесь порядки и требовать от меня отчёт! А Эймер, как и все прочие, может войти, когда ему заблагорассудится.

Лонни долго молча изучала слегка покрасневшую от раздражения Мамочку, потом сказала:

— Прости, я не хотела тебя обидеть. Курить можно?

“Хочет курить, значит, разволновалась”, — подумала Мамочка уже спокойно, распахнула окно, выставила на стол пепельницу, отодвинулась подальше в угол, чтобы не дышать едким дымом, и разрешила:

— Кури.

Лонни достала из кармана кремового летнего костюма мятую розовую пачку длинных дамских сигарет с ментоловым фильтром, цилиндрическую пьезозажигалку-брелок, прикурила, несколько раз затянулась и осторожно начала:

— Видишь ли, в чём дело... Начальница в отделе ты, никто не спорит. Ты устанавливаешь здесь порядки, ты должна требовать отчёт от всех. И от меня в том числе, я согласна. Но пойми же и меня! Я ни в коем случае не покушаюсь на твои права, нет. Просто в первый же день после моего выхода из отпуска...

— Кстати, как ты отдохнула? — поспешно перебила её Мамочка и бодро защебетала: — Ты на море ездила? С мужем или одна? Расскажи лучше, как там море. Загар вот у тебя...

Тут у Мамочки неожиданно иссяк запас слов, точно оборвалась лента в магнитофоне, и она растерянно умолкла. Лонни грустно усмехнулась и заговорила немного насмешливо:

— Море... солёное, как ты понимаешь. Небо лазурное. Песок жёлтый. Солнце горячее. Загар... ну, сама видишь.

— Спасибо, — Лонни коротко кивнула. — Растительность пышная, а Везувий дымится, как сказано в одной милой старинной оперетте.

— Ты была в театре? — встрепенулась Мамочка, пытаясь таким образом оживить беседу. Возможно, она также безотчётно пыталась запутать психоаналитика.

— А ты наконец можешь меня выслушать? — резко спросила Лонни.

— Так вот. Я вышла после отпуска на работу — и не узнала комнату! И я должна разобраться в том, что произошло.

Мамочка едва не ляпнула: “Но в дальней комнате ремонта никто не делал, мебель не менял, что ж там узнавать?” — однако вовремя сообразила, что это будет уже слишком. Поэтому попробовала закруглить беседу другим способом:

— Вот и разбирайся на здоровье. Только разбирайся на рабочем месте, а не в моём кабинете. При чём здесь я?

Лонни разочарованно смотрела на неё.

— И это ты называешь “каждая из вас заходит когда угодно”! И вот стоило мне зайти, как ты сразу же пытаешься отделаться от меня.

В утверждении Лонни была некоторая доля истины, и Мамочка не знала, что возразить.

— Что ж, я ещё раз подтверждаю, что готова выслушать тебя, — сказала она наконец, на этот раз уже вполне искренне.

— Допустим, — Лонни удовлетворённо кивнула. — Так я хочу разобраться, что произошло у нас с середины августа до середины сентября, пока я отсутствовала. Но разобраться не выходя из комнаты, как ты посоветовала вначале, у меня не получается. Потому что кроме девочек и Мальчика...

Мамочка напряжённо слушала, не перебивая психоаналитика. Лонни выдержала паузу и твёрдо докончила:

— Да, кроме Мальчика здесь замешана ты, — и так энергично раздавила окурок о край пепельницы, что едва не опрокинула её.

— Я?! — Мамочка посмотрела на собеседницу с деланным изумлением, хотя понимала уже, куда та клонит. И как она пронюхала? В первый же день... Впрочем, психоаналитики все такие. Мамочка иногда даже побаивалась их, особенно Тётушку Иниль. Но Лонни тоже знала своё дело.

— Можешь не строить мне удивлённые глазки, — равнодушно сказала Лонни, — я не попадаюсь на такой дешёвый трюк. Лучше вспомни, что произошло утром.

— Но тебя же не было на утреннем обходе, — теперь уж Мамочка удивилась... нет, даже испугалась не на шутку.

— А потом? — строго спросила Лонни.

— Что “потом”?

Лонни вздохнула.

— А потом было вот что. Я пришла, села на место, вещи перебираю. Ну, как обычно после отпуска. Вдруг в комнату влетаешь ты...

“Неужели?!” — пронеслось в голове у Мамочки. Так вот в чём дело! Лонни тогда уже сидела на месте, а она и не заметила... Кошмар! В самом деле, нельзя же быть такой рассеянной, а потом списывать всё на мистику и сверхпроницательность некоторых “детушек”. Вот, в результате обидела Лонни...

— ...и ничегошеньки вокруг себя не замечая, мчишься в уголок к Мальчику с какими-то чертежами в руках. Я с тобой здороваюсь —ноль внимания! А мчалась ты так, что я даже рассмотреть тебя как следует не успела, поняла только, что это моя любимая начальница в проходе между кульманами мелькнула, и всё. И потом так же быстро убежала.

— Потому ты и сказала входя: “Здравствуй ещё раз”? — на всякий случай уточнила Мамочка. Лонни кивнула. — Ну, виновата! Ну, прости! Прости меня, пожалуйста! Извини, извини, я ни в коем случае не хотела тебя обидеть. Глупо получилось, конечно. Просто работа очень срочная...

— У нас иной и не бывает. Но при чём здесь твоё “прости, не хотела обидеть”? — Лонни вздохнула. — Я не обиделась. Я удивилась.

— Да? И чему же? Любопытно, — Мамочка чувствовала, что выслушала ещё далеко не все неприятные для себя заключения.

— Тому, как ты с ним разговаривала, — Лонни сплела пальцы рук, опёрлась о них подбородком и с жалостью проговорила: — Мамочка, ты же с ним кокетничала! Ну, посуди сама, на что это похоже?! Посмотри на него и посмотри на себя! Ты же в два с половиной раза старше Эймера, ему семнадцать, тебе...

— Ему двадцать один, — Мамочка едва не заплакала от обиды на Лонни. — И вообще, как ты смеешь...

— Ему семнадцать, максимум восемнадцать, — уверенно сказала Лонни. — Ты меня знаешь, я возраст безошибочно по глазам определяю.

— Да я его документы в руках держала! — возмутилась Мамочка. — Там чёрным по белому написано: родился в августе тридцать восьмого. Без тебя как раз день его рождения отмечали. Может, ты путаешься оттого, что имики выглядят моложе своих лет?

— Может быть, может быть, не знаю... — было видно, что слова начальницы не убедили Лонни. — Кстати, как у Мальчика со “зелёным” статусом? Он лечится?

Мамочка на миг ощутила благодарность к собеседнице, которая столь мягко затронула очень деликатную тему, и шепнула:

— Всё безрезультатно.

— Ах, вот как...

Мамочка подняла глаза на Лонни и увидела, что психоаналитик и теперь усомнилась в правдивости услышанного.

— Неужели ты думаешь, что я держала бы в женском отделе здорового мужчину?! — немедленно возмутилась начальница. — Это же всё равно, что пустить козла в огород...

— Ладно, оставим и это, — Лонни в который уже раз вздохнула и неожиданно спросила: — Так это на день рождения он получил кофейную чашку?

— Да, девочки ему купили, — подтвердила Мамочка, всё ещё будучи слегка обиженной на замечание о кокетстве и на то, что Лонни ей не доверяет. Да в конце концов, что это Лонни себе позволяет?! Начальница ей Мамочка или нет?! А если она и кокетничала с Мальчиком... пусть хотя бы самую малость... так что, она уже не женщина? Или женщина-начальница обязательно должна быть бесполым существом, этаким имиком в юбке!..

— Тогда всё понятно. А я-то думаю, чего он с девочками кофе пьёт, — этими словами Лонни прервала тягостные размышления Мамочки о неудобстве начальственного положения.

— Я ему велела быть с девочками поближе, — строго сказала Мамочка. — А то нехорошо получается: сидит в своём углу ощетинившись, как ёжик. Пусть налаживает контакты.

— Да. А что, он пьёт кофе неохотно? Стесняется? Это ему не нравится? — спросила Мамочка озабоченно.

— Да вроде бы нет, всё хорошо.

— Вот и молодчина. Исполняет распоряжение.

— Очень странно, — Лонни облизнула нижнюю губу и осторожно заметила: — А ведь они сдвинули перерыв на пятнадцать минут. Теперь Пиоль приходит с твоего “кофейника”, они усаживаются одной тесной компанией и устраивают этакий “комнатный кофейничек” в четверть двенадцатого... Ты знаешь?

— Я им разрешила, — Мамочка кивнула в знак подтверждения. — Без Пиоли Эймер не сблизился бы с девочками.

— Не нравится мне всё это, — сказала Лонни и закурив вторую сигарету, повторила: — Очень не нравится. Странно. Всё странно.

Лонни вновь глубоко затянулась, выпустила через вытянутые трубочкой губы тоненькую струйку дыма и начала:

— А вот давай посчитаем странности. Следи за моими словами. Эймер выглядит моложе, чем значится в его документах — раз. А может, он на самом деле моложе? Вдруг бумаги врут?

— Да ты что! — вспылила Мамочка. Лонни замахала руками и сказала:

— Ладно, ладно, оставим в покое возраст Эймера. Я вижу, эта тема тебе вообще неприятна... Тогда давай по-другому: Эймер чисто выборочно меняет привычки — раз. Он нарушил изоляцию, стал пить кофе с девочками, зачастил к тебе в кабинет, но не по работе. Однако задания к нему по-прежнему носят другие, словно он большой начальник. Оч-чень большой, гораздо больше тебя, Мамочка, потому что ты сама мчишься к нему с ворохом чертежей...

— Это срочная работа, — попыталась защититься Мамочка и, чтобы наконец перевести разговор на другую тему, а заодно “поплакаться в жилетку” психоаналитику, пожаловалась: — Вот Тётушка Иниль в отпуск ушла невовремя, снова с работой подвела. Пришлось её “сборки” Мальчику отдать, иначе...

— Даже так? Тогда странность номер два: Эймеру доверяют сложные чертежи, которые и без него есть кому делать в ближней комнате.

— Некому, — Мамочка состроила скорбную мину и замотала головой. Видимо, зря она решила довериться Лонни, которая сегодня настроена во всём отыскивать изъяны. — Решительно некому заняться этими “сборками”! Лейфа не потянет, а Доля, Хела и Вийда не двужильные.

— Ай-я-яй! Всю жизнь тянули, могли, а сейчас не потянут? Не верю.

— Это твоё дело, — зло сказала Мамочка.

— Моё, не моё, а Мальчика, который работает у нас всего три месяца, снимают с деталирования и доверяют сложные задания — два!

— У него трёхгодичный стаж работы, — возразила Мамочка.

— Но не в нашем отделе.

— Но он ведь справляется!

— Лейфа справляется с узлами средней сложности, Хела и Доля — с высокосложными. И тем не менее, Лейфа продолжает чертить детальки, Хела и Доля — “средние сборки”, а работа уплывает от них к Мальчику. А почему?

— Да, почему? — Мамочка так и впилась в Лонни глазами, словно приготовилась броситься на неё и вцепиться в горло мёртвой хваткой.

— Потому что начальница отдела явно протежирует ему — три! С Эймера сняли всю работу, требующую низкой квалификации, и нагрузили презренной “мелочёвкой” остальных девочек. Ему же доверили более сложную работу узловика, которой должна заниматься, в общем-то, другая группа. Спору нет, работа в самом деле сложная. Зато престижная! И вдобавок, начальница отдела завела в своём кабинете специальный стул для Эймера, будто наш Мальчик Бог весть какой ответственный работник, и ему приходится постоянно торчать в её кабинете. Стремительная карьера, нечего сказать!

— Да как ты смеешь!!! — прикрикнула на Лонни Мамочка. С каким удовольствием она схватила бы сейчас наглую тварь за волосы и хорошенечко её проучила... Чтобы хоть немного успокоиться, Мамочка принялась лихорадочно складывать цифры из номера, проставленного на мятой розовой пачке сигарет Лонни. Она считала слева направо, справа налево, пробовала объединять цифры в группы — и каждый раз почему-то получала новое число. И пусть это было глупо, но только из-за невозможности добиться правильного результата Мамочка оставалась на месте.

— Вот так и смею, — твёрдо сказала Лонни, — должен же кто-то сметь... Но продолжим! Начальница отдела не только покровительствует Мальчику, она ещё без стеснения заигрывает с ним — четыре. Посмотрела бы ты со стороны, как бежала — нет, как неслась к этому мальчишке, послушала бы, как ворковала с ним. Стыд и позор!

“А ты в самом деле надеялась?” — сама себя спросила Мамочка и... не знала, что ответить. Даже насчёт невылечившегося имика. Даже себе самой!

— Кстати, такая причёска тебе не идёт, — Лонни заговорила гораздо миролюбивее. — Кто тебя к парикмахеру водил, Улли или Доля?

— Улли. А парикмахерша сказала, что так сейчас модно.

— Вот и видно, что Улли. Обожает такие причёски! Да у тебя-то лицо круглое, полное, и если волосы прилизаны, оно зрительно ещё увеличивается. Просто блин в очках, и только! Ну, что ты с собой сделала? Ведь у тебя замечательные мягкие волосы...

Вот так Мамочка и чувствовала! Уродина, она уродина и есть, что с собой ни сделает.

— И что... Эймер, вероятно, издевается надо мной? — уже с совершенным безразличием спросила Мамочка и приготовилась разреветься от обиды, досады и разочарования, которые должен был принести неотвратимый как рок ответ Лонни: “Да, издевается, ещё как издевается! И даже больше других”.

Но Лонни отодвинула от себя пепельницу с двумя раздавленными окурками и осторожно проговорила:

Мамочка вздрогнула и в упор посмотрела на собеседницу.

— Нет, совсем нет. Он говорит о тебе с таким неподдельным восторгом... Не то чтобы я его расспрашивала, намекая на то, что следует, а чего не следует говорить. Ни в коем случае! Нет, Мальчик вполне чистосердечен, я не преувеличиваю. Что также странно, весьма и весьма странно...

Мамочка воспрянула духом. Вот такими скорбными минутами расплачиваются женщины за неверие. Да что ж это такое, в конце концов?! Эта самая Лонни, которая на полтора десятка лет моложе её, которая и единственная жена при муже (надо же, как повезло!), и с детьми, и не бедная, и красотой, и обаянием не обделённая — да вдруг врывается в её кабинет и позволяет себе отчитывать её, словно напроказившую девчонку?! И за что! За то, что появился в Мамочкиной жизни приличный скромный юноша и стал хорошо относиться к ней, которая всю себя фактически угрохала на этот вот отдел, на “детушек” своих? И эта... девчонка, хоть и тридцатилетняя... да, эта самая Лонни, эта нахалка — одна из благодарных “детушек”?! Вот так признательность за заботу...

Тем временем ничего не подозревавшая Лонни рассматривала свои коротко подстриженные ногти и продолжала развивать глубокую аналитическую теорию:

— Но вот под конец самая большая странность: все до единой девочки из дальней комнаты вполне солидарны с ним.

— И что же тут странного, интересно знать? — в голосе вполне оправившейся от переживаний Мамочки зазвучали саркастические нотки. Лонни моментально среагировала на изменение её тона, однако, не успев сходу оценить перемену в настроении начальницы, сказала то, чего говорить, возможно, теперь не следовало:

— Да сама солидарность, что ж ещё! Пойми, всего каких-то два месяца тому Ника пыталась “захомутать” Мальчика любыми средствами, но получила от ворот поворот. Даже обнажилась перед ним — и всё зря! Ты только подумай, какое это унижение!

— Сама виновата. Мальчик серьёзно болен, и всё, — возразила Мамочка.

— Никто и не спорит, что Ника пошла на это без всякого принуждения со стороны. Однако редкая женщина способна простить такую свою ошибку кому угодно, пусть даже имику. Тем более, этого не стала бы делать Ника, подобное благородство совершенно не в её характере. Поначалу она действительно награждала Эймера обиднейшими прозвищами, раздражала как могла. А тут вдруг сидит рядышком с ним и преспокойненько потягивает кофе! Да ещё спрашивает, не угостить ли его свеженьким тостом.

— А Чикита тоже сидит рядом с ним? — натянуто спросила Мамочка.

— Нет, Чикита не сидит. Чикита в своей комнате, ей-то зачем?

— Не знаю, я ещё не видела Чикиту...

— Так вот, дорогуша, — начальница грубо прервала Лонни на полуслове. — Можешь справиться у своей коллеги Мерцы: Чикита ненавидит Эймера по-прежнему. Но это означает лишь, что она дура, а Ника — разумная девушка.

— И разумная девушка Ника спокойно смотрит, как за Эймером, который недавно был объектом её притязаний, ухаживает другая, пусть даже начальница отдела, но — другая женщина! Не замечает, что юноша отвечает этой другой восторженным вниманием. Да ещё чертит при этом за него деталировку. Так?

Лонни говорила спокойно, как вдруг вспылила:

— Не рассказывай мне сказки! Не поверю в эту ерунду ни за что! Эймер мог ещё сойти с ума, начать вести себя нелогично. Но когда вместе с ним начинают вести себя Бог знает как другие — это что, коллективное помешательство?.. Или возьмём Улли. Когда ты поменяла макияж без консультации с ней, она тоже злилась, была сама не своя, а теперь...

— А теперь Улли сводила меня к парикмахеру и успокоилась. Но ты, наверное, хотела сказать, что они вместе с Никой поливают меня грязью. А Пиоль так же спокойно смотрит на это и ничего мне не докладывает, — Мамочка торжествовала, зная, что эти надуманные глупости далеки от истины.

— Нет, девочки дружненько обсуждают “Марику”.

Наконец-то всё прояснилось! Недавно по телевизору начали показывать новую трёхсотсерийную “мыльную оперу” (шесть раз в неделю по часу!) под пышным названием “Богатая рабыня Марика с фазенды Санта-Лючика”. Кажется, вчера шла тринадцатая серия. Мамочка краем уха слышала, будто бы главная героиня, эта самая рабыня Марика, успела уже забеременеть от хозяина-плантатора и разрешиться тремя очаровательными крошками: сыном, дочерью и гермафродитом, — после чего бедную женщину и несчастных младенчиков должны продать четырём разным латифундистам в счёт уплаты карточных долгов беспутного хозяина. Судя по всему, главной темой “волынки” станет поиск Марикой детей. До чего благородно, до чего возвышенно! И главное, дай Бог режиссёру уложиться в запланированные триста серий, потому что столь благодатный сюжет можно растянуть и на тысячу...

Мамочка считала просмотр любых сериалов делом, достойным разве что самых низменных умов. Лонни, как и все психоаналитики отдела — тоже. Но поскольку Ника, Улли и Хенса после пятой серии склонили на свою сторону саму “десятницу” Пиоль, женский состав дальней комнаты был занят теперь активным обсуждением “мыла”, до слёз переживая, а затем до мелочей пережёвывая все злоключения, выпавшие на долю рабыни. И естественно, подобная сплочённость не могла не разозлить Лонни. Только зачем из-за таких пустяков врываться в кабинет начальницы и нести околесицу насчёт поведения “детушек”...

— И что в “Марике” интересного?

— Белиберда! — фыркнула Лонни. — Ника принесла сегодня какую-то газетёнку, где написано, что в конце концов Хуан Лопес Арнальдес, нынешний хозяин Марики, всё же женится на ней, на их дочери и на их гермафродите, а сына усыновит... но это будет аж после трёхсотой серии, сама понимаешь. Год ожидания...

— А что девочки?

— Дружненько вздыхают, — Лонни тоже вздохнула.

— Ну вот, дружненько, — Мамочка развела руками, — как видишь, дорогуша, все в вашей комнате помирились. Всё хорошо, все довольны.

По идее, эти слова начальницы должны были успокоить Лонни. Однако та не успокоилась, воскликнула:

— И это ты называешь “хорошо”! — и продолжала возбуждённо и взволнованно говорить: — Да где твои глаза... Впрочем, ясно, где! Но я просидела в комнате всего полдня и уже чувствую: там что-то произошло. Происходит прямо сейчас! Мамочка, поверь мне: они сговорились. Снюхались! Я чувствую их связь. Они организовали “комнатный кофейничек” в пику твоему! И Пиоль с ними заодно, вот и не докладывает тебе!

— Значит, бунт на корабле? Хорошо. Что же, по-твоему, я должна сделать? — спросила Мамочка с притворным любопытством.

— Да ты что, белены объелась?! — Мамочка пришла в ужас, вспомнив, чем угрожал ей Гий Эвхирьевич. — Ни в коем случае! Эймер ценный работник. А кроме того, ты не знаешь, с каким условием я его принимала, что мне начальник бюро наговорил.

— Убери его хотя бы из нашей комнаты, — уточнила Лонни. — Посмотришь после этого на результаты. Эймер делает сложные узлы за Тётушку Иниль, вот пусть и сидит поближе к тебе, в ближней комнате то есть...

Видимо, Лонни была утомлена нелёгким разговорим с начальницей. Либо ещё не успела как следует настроиться на серьёзный лад после отпуска. В противном случае, она не допустила бы этой фатальной ошибки, не стала бы советовать Мамочке перевести Эймера в другую комнату. Да ещё с этаким намёком...

Однако сказанных слов не вернёшь. И не дослушав Лонни, Мамочка похлопала в ладоши, как делала всегда перед вынесением окончательного решения по какому-либо вопросу, и медленно, взвешивая каждое слово произнесла:

— Всё, я тебя выслушала. А теперь ты послушай меня, теперь мой черёд говорить.

Знаешь, дорогуша, ты была настроена против Мальчика с самого начала. Нет-нет, я не виню тебя. Тут сплоховала я: боялась, что мужчина... или хотя бы вот такой сотрудник в чисто женском коллективе... и всё такое прочее. Вас поставила наблюдать, “десятниц” попросила. Все вроде бы поняли, что Эймер никому и ничем не опасен. Все, кроме тебя. Вот ты и боишься! Но я считаю, что Эймер нашёл своё место в моём отделе, что он отличный работник. Пусть же и дальше работает там, никуда я его из дальней комнаты не уберу.

Лонни попыталась вставить замечание, но Мамочка не дала ей сделать этого и спокойно продолжала:

— Итак, пусть Мальчик сидит, где сидит. Но раз уж вы не уживаетесь вместе, раз кто-то из вас должен покинуть комнату, уходить оттуда следует тебе, дорогуша.

— Мне?! Я?! Я уйду?!

Со страхом глядя на Мамочку, Лонни медленно поднялась со стула и попятилась, пока не прижалась спиной к стене.

— Ты, ты, дорогуша, именно ты, — продолжала строго начальница. — И вот по какой причине. Если бы ты подозревала одного Эймера, это ещё можно было бы понять: пусть имик, но всё-таки с перспективой излечения как потенциальная угроза стабильности женского коллектива и всё такое прочее. Но ты подозреваешь в сговоре всех!!! А так не бывает! Ника — ладно, это ещё можно понять. Ну, Улли. Но уже Хенса!.. Да ещё Пиоль!.. Скажи, как, чем зелёный юнец (зелёный во всех смыслах!) мог околдовать “десятницу”... да перед этим двух девушек и взрослую женщину в придачу... и всего за месяц!

Не много ли ты на себя берёшь, Лонни? Ты не подумай чего плохого, я высоко ценю твои способности. Но ты вышла из отпуска явно не в форме. Вот и посиди в ближней комнате, — тут в голосе Мамочки почувствовалась жалость и ласковая забота, — и подтянись. Войди в норму.

Некоторое время Лонни “переваривала” услышанное, наконец гордо выпрямилась и без обиняков спросила:

— Это что, ссылка?

— Нет, отчего же, — Мамочка опустила глаза и спокойно пояснила: — Тётушка Иниль ушла в отпуск, в ближней комнате некому следить за психологической атмосферой. И вообще, Тётушка Иниль распустилась: то у неё все переболели, то в отпуск ей загорелось идти, когда работа срочная... Плохо это. Ненормально. Вот ты и поработай в ближней комнате, а заодно и атмосферу в ней проконтролируй. А то Вийда слишком уж увлекается крутыми мерами, а вдруг у Лейфы дома новые неприятности начнутся...

— Так ведь в ближней комнате будут сразу два психоаналитика, а в дальне — ни одного! — с жаром возразила Лонни.

— Напоминаю: Тётушка Иниль в отпуске, ты там нужна, — Мамочка хотела быть строгой, но справедливой.

— А после отпуска?

— А после отпуска посмотрим. Что же до дальней комнаты, то там всё пришло в норму именно без твоего участия, — с многозначительным видом начальница подняла палец вверх. — А раз они обошлись без психоаналитика, значит, так им лучше. И не кажется ли тебе, дорогуша, что ты потерпела здесь сокрушительное поражение? Ты оказалась лишней, вот так! Девочки примирились с Эймером при самых плохих предпосылках. Более того, совершенно очевидно, что ты им мешала мириться. И вот оказавшись в результате не у дел, ты начинаешь ревновать, наговариваешь сразу на всю комнату.

Лонни шагнула вперёд, забрала со стола пачку из-под сигарет, проверила, пустая ли она, яростно скомкала, швырнула в мусорную корзинку, наклонившись вперёд и слегка вывернув голову набок, прошептала:

— Ладно, пусть так. Я действительно проиграла сегодня, хотя проиграла не столько в комнате, сколько в твоём кабинете. Вероятно, я плохой психолог. Может, мне надо уйти не из дальней комнаты, а вообще из твоего отдела...

— Нет, отчего же! — с озабоченным видом запротестовала Мамочка. — Ты очень ценный работник, хороший человек, и я... нет, весь отдел заинтересован в тебе.

— Брось лицемерить, — Лонни презрительно хмыкнула. — Поступай, как знаешь. Но вот тебе самый распоследний мой аргумент: Мамочка, дорогая, скажи мне Бога ради, понимаешь ли ты, на что замахиваешься? Вспомни, как ты всех нас собирала, всех своих девочек, всех “детушек”. Подумай, хорошенечко подумай! Ведь по песчиночке, по крошке, по кирпичику строила отдел свой! У тебя система, да. И это хорошо, это правильно: во всех приличных проектах должна быть система. Не возражаю. Да и никто не станет отрицать: здорово придумано, хорошо продумано, замечательно исполнено. Но Мамочка, родненькая, ты же сейчас начинаешь эту свою систему ломать! Ты начинаешь тасовать кадры! Два психоаналитика в одной комнате и ни одного в другой — это уж слишком! Этак вся твоя система завалится! Ясно, на что ты замахнулась?

Мамочка долго думала, прежде чем ответить:

— Твои опасения мне понятны. И они только подтверждают, что ты в отделе отнюдь не лишняя, что болеешь за судьбу коллектива. Но во-первых, ты-то мне тоже предлагаешь перестановку кадров, иначе как назвать перевод Эймера из дальней комнаты...

— Эймера тебе навязали, он чужероден нам, — вставила Лонни.

— Но Мальчик нашёл своё место в моей системе. Поэтому во-вторых, я нахожу, что с Мальчиком моя система выглядит лучше. Сестричкам лучше с Братиком, чем без него. И наконец, в-третьих: не забывай, что система, которая не обновляется, обречена на обветшание и гибель.

— Система, которую без нужды ломают, тоже гибнет! — воскликнула Лонни. Мамочка хлопнула ладонью по столу.

— Ты права в том, что здесь решать мне, раз я начальница отдела. А коль скоро решение за мной, то на сегодня ты свободна, а завтра с утра будь любезна перебраться за резервный кульман в ближнюю комнату. И пришли ко мне сейчас Вийду и Пиоль.

Лонни ушла не попрощавшись, и когда за ней закрывалась дверь, звон бубенчиков звучал как-то невесело. “Десятница” ближней комнаты была немногословна. Услышав Мамочкино распоряжение насчёт Лонни, Вийда задумчиво посмотрела на начальницу, пробормотала полюбившуюся ещё со времён приюта фразу: “Шизуха косит наши ряды”, — и попросила позволения удалиться. Явившаяся вслед за ней Пиоль только плечами пожала, но также не спросила, чем вызвано удаление Лонни из её комнаты. Никто больше в кабинет не заглядывал, потому что время близилось к вечеру, и рабочий день скоро кончился.

Домой Мамочка не пошла. Что там делать, дома-то? Влиться в стройные ряды телезрительниц, просматривающих “Рабыню Марику”, и окончательно отупеть у экрана телевизора?.. Мамочкой овладело патетическое настроение, при котором наилучшим выходом был театр. Но сейчас как раз межсезонье, гастроли окончились, очередной сезон начнётся в октябре. Кино? А чем оно лучше телевизора!

Поэтому Мамочка решила просто побродить по улицам вечернего города, посмотреть на сползающее к горизонту солнце сквозь листву, местами тронутую желтизной, на пылающие в его лучах окна домов, за каждым из которых своя жизнь. За некоторыми окнами счастливые семьи, где немного жён, зато много детей и радости; за другими наоборот, скрылись семьи несчастливые, где женщины страдают невыдуманными и ненадуманными скорбями, не то что Марика из сериала. И ещё за многими-многими полыхающими стёклами — женщины одинокие, такие вот, как она, которая если и встретит раз в жизни по-настоящему хорошего человека, так сразу же на неё налетают со всех сторон всякие там Лонни и начинают молоть чепуху...

Был, ох, был когда-то в Мамочкиной жизни один гадкий случай!.. Нет, не гадкий — скорее, грустный. Такой грустный, что и вспоминать неохота: заплачешь. Печальный случай, очень печальный, как паутинки, которые плывут сейчас в небе, быстро теряющем дневной накал. И душа её с тех пор такая же неприкаянная и запутанная, как эти паутинки, когда поприклеиваются они к увядающим листочкам, оборвутся вместе с ними, гонимые ветром понесутся по земле, вываляются в пыли и мусоре...

Что это с ней? Бабье лето? Кто же распутает паутинный клубок её души, кто расплетёт непрочную вязь?

Где ты, где ты, тот, кто может сделать это...

О чудо! Не может быть!..

— Эймер, — позвала Мамочка негромко, несмело, боясь ошибиться. Но это был именно он. Мальчик! Светленький, сероглазенький, худенький и восторженный юноша. Неужели он тоже отправился побродить по городу...

— Добрый вечер, Мамочка. А вы разве “Марику” не смотрите?

— Терпеть не могу такую дрянь, все эти сериалы. Ты куда идёшь?

— Да так... Тепло, светло пока, вот и брожу. Что в гостинице делать! Скучища там. Лучше погулять.

— Ты до сих пор в гостинице живёшь? — изумилась Мамочка.

— А где ж ещё! Квартиру брать хлопотно, вдруг вы меня турнёте из отдела...

— Не говори глупостей! — резко сказала Мамочка, но оттого, что Эймер мигом замолчал, весь сжался и задрожал, ей стало страшно жаль его. “Чего бедняжку обижать”, — удивилась себе мягкосердечная Мамочка, несмело шагнула к нему, нерешительно протянула левую руку к его руке.

— Хочешь, погуляем вместе?

Мальчик наконец сообразил, что от него требуется, неумело подставил согнутую в локте правую руку, для удобства сунул кисть в жёлтой перчатке под полу рубашки, зацепившись пальцами за пуговицы. Мамочка взяла его под руку, и они пошли вдоль улицы.

— Эймер...

— Расскажи о себе. А то неудобно как-то даже: работает у тебя в отделе человек, а о нём никто ничего не знает. Женщинам между собой проще, сели в кружок, выпили по чашечке кофе и интеллигентно поговорили... Ты о себе на “кофейничках” в комнате рассказывал-то?

— Нет, Мамочка, не привык я ещё. Знаете, там, где я работал прежде, было совсем по-другому. Там каждый сам за себя, сам о себе заботится. А здесь у вас все вместе. Дружно. Вы и представить не можете, как это здорово! Только я не привык пока.

— Почему же не представляю? — не согласилась Мамочка. — Не представляла бы, так и не стремилась к этому.

— Ну... значит, не ощущаете в полной мере, даже если можете представить, — Мальчик как-то застенчиво улыбнулся и добавил смущённо: — Простите...

“Очень скромный, стеснительный юноша”, — подумала Мамочка и попросила:

— Тогда привыкай. И давай начнём с того, что ты расскажешь о себе прямо сейчас. Мне. Договорились?

Мальчик заволновался. Мамочке почудилось даже, что его перчатки сильнее заблагоухали аптекой. Однако он собрался с духом и рассказал...

Но к чему передавать подробности его исповеди! То была обычная история талантливого невезучего паренька из бедной семьи. Отец-алкоголик допился до белой горячки и повесился, когда Эймеру было четыре года. Вечно занятая мать, с утра до вечера погружённая в быт. Ради двух детей эта женщина похоронила самую мысль о повторном замужестве. Только бы им, ненаглядным, было хорошо, только бы они не узнали грубости и бессердечности отчима! Вечная забота о хлебе насущном и о двух детях...

Старшая сестра Эймера сейчас замужем, причём аж четвёртой женой. Она нигде не работает и фактически исполняет роль служанки-горничной, к чему приучена нелёгкой жизнью с детства. Мать теперь состоит при дочери в качестве “зятевой тёщи”, а это толстосуму выгоднее, чем заводить пятую жену, потому что старуха, всю жизнь прожившая в нищете, требует самую малость, а по дому управляется лучше любой девчонки. Таким образом, старшая сестра и мать устроены надёжно: третью, четвёртую и так далее жён заводят для престижа пожилые состоятельные “денежные мешки”, тогда как менее богатые ограничиваются одной или двумя. Значит, за них можно не волноваться.

А вот Эймеру пришлось пробиваться в жизни самому. Пока его школьные товарищи гоняли во дворах мячи, от нечего делать разбивали стёкла из рогаток да швыряли камнями в воробьёв, Эймер разносил письма и газеты или мыл машины, чтобы принести в дом лишнюю копеечку. Начальную школу не окончил, после восьмого класса поступил в колледж (там платили стипендию). Потом работал по распределению. Теперь вот здесь... Собственно, это вся история, больше добавить нечего.

— Ты отлично рисуешь, — сказала Мамочка задумчиво и слегка прильнув к Эймеру, еле слышно прошептала: — Тот портрет, который ты сделал, висит у меня над кроватью...

Хотя уже стемнело, было видно, как Мальчик покраснел.

— А в художественный пойти не пробовал?

Какой там художественный! Туда принимают только по знакомству, да и у знакомых не стесняются брать громадную взятку, называя её “вступительным взносом за обучение”. А где же взять деньги, когда их всю жизнь не хватает!

Рисовал Эймер и впрямь хорошо. Талант достался по наследству от отца, который был художником-самоучкой и спился как раз из-за непризнания со стороны профессионалов. И вполне возможно, что Эймер в конце концов придумал бы что-нибудь с деньгами, например, сдал экзамены на стипендию, как в колледже. Но судьба-злодейка словно в насмешку над молодым талантом воздвигла поперёк дороги, ведущей в храм искусства, шлагбаум с петлёй-удавкой на конце: вот, юноша, смотри, как кончают жизнь непризнанные художники! Пройти под этой петлёй было выше сил Эймера, и скрепя сердце он отказался от борьбы. Вот и пришлось работать чертёжником.

— А скажи... с руками у тебя давно? И-и-и... — Мамочка не решилась сказать, с чем ещё. Хотя и так всё понятно. Эймер потупился, отвернулся. Слова через силу шли с языка...

Оказывается, вся эта гадость приключилась у него на нервной почве. Из-за пьянства отца наследственность у Мальчика слабая. А в колледже на первом курсе училась такая девушка, такая...

— Ну, этого я вам не скажу, — неожиданно мрачно проговорил Эймер, и Мамочка с уважением подумала: раз не желает рассказывать про девушку, значит, точно порядочный.

Так вот, Мальчик с этой девушкой целый год встречался, всё у них было чинно, прилично (“Без всяких штучек”, — сказал Эймер). Такой любви весь колледж завидовал, студенты называли их голубками и за глаза, и в глаза. А они оба хотели прежде окончить учёбу, а потом уже расписаться. Как говорится, прежде сделай дело...

Но совершенно неожиданно девушка, не сказав никому ни слова, приняла участие в конкурсе красоты, заняла там призовое место, тут же единым махом вышла замуж за владельца гигантского парфюмерного концерна, который спонсировал конкурс, и укатила за тридевять земель!

Эймер был сам не свой, даже начал потихоньку подумывать о самоубийстве, как отец... А через месяц кожа на пальцах, потом на ладонях, потом на их тыльной стороне огрубела, покраснела, сделалась чешуйчатой и потрескалась, ногти расслоились. Врачи решили выяснить, в чём дело. Эймера направили на солидную медкомиссию... и тогда обнаружили, что у него не только кожа не в порядке, но и кое-что другое...

Естественно, тут же пришлось менять общественный статус. Дело чуть не дошло до скандала, злые языки стали поговаривать, что Эймер нарочно притворялся нормальным парнем, его девушка всё узнала и именно поэтому сбежала. Юноша страшно переживал, но как ни странно, именно переживания отняли у него последние духовные силы, и повеситься по примеру отца он уже просто не смог. Пришлось заново учиться жить, учиться быть таким, каким ты стал по прихоти злой судьбы. А пока Эймер научился этому, сводить счёты с жизнью окончательно расхотелось.

Да и как ни верти, при желании в его нынешнем положении даже можно найти некоторые преимущества. К примеру, нет нужды забивать голову мыслями о предстоящей женитьбе, можно не тратить силы и время на девушек, не отвлекаться, а целиком посвятить себя работе...

“Бедный Мальчик”, — с грустью подумала Мамочка и почувствовала, как заныло у неё сердце. История Эймера живо напоминала ей собственную гадкую историю, только перенесенную с мужчины на женщину и поэтому не окончившуюся роковой болезнью. Мамочка тоже страшно переживала, когда жених обманул её, сочетавшись браком с богатой невестой. Она даже готова была идти к нему второй женой, забыв девическую гордость. Но бывший жених сказал: “К сожалению, вторая ты мне не нужна, хватит с меня пока одной. Понадобишься — позову”. И долго, слишком долго не звал, обманщик неверный, а потом они потеряли друг друга из виду. Хотя первые пять лет Мамочка готова была бежать к нему, как дрессированная собачонка на задних лапках.

А теперь вот встретились два одиноких разбитых сердца, молодое и старое. Казалось, всё в них перегорело без остатка, а потянулись инстинктивно друг к другу... И Мамочка подумала про Эймера: “Бедненький”, — и оплакала в душе их горькие судьбы.

И так захотелось ей сделать что-нибудь приятное для Мальчика! Они как раз проходили мимо громадного универсального магазина, в торговом зале которого размещались игровые автоматы. При одном взгляде на витрины, сверкающие потоками огней, Мамочке в голову совершенно неожиданно пришла великолепнейшая идея...

— Послушай-ка, Эймер, — сказала она, — ты играл на автоматах, когда был маленьким?

Какие автоматы! На них прежде всего нужны деньги, всё те же проклятые деньги, которые мать-одиночка тратила на другие цели! Развлекаться игрой на автоматах могли лишь дети из полных семей, но никак не Эймер.

Несчастный ребёнок...

— Знаешь, я ведь тоже не играла. А мне так хочется сделать тебе что-нибудь приятное... Поэтому айда навёрстывать упущенное!

И несмотря на явное сопротивление Мальчика, который, кажется, был далеко не в восторге от неожиданной инициативы Мамочки, она потащила его в ярко освещённый зал. По привычке на ходу сложила цифры в номере дома, где находился магазин, получила семь, решила, что это хорошее число и их ждёт удача, задорно прикрикнула на Эймера:

— Да чего ты плетёшься, словно ягнёнок, которого тянут на заклание? Или ты наслушался проповедей всяких вольношатающихся сектантов о том, что азартные игры — это ужасная гадость? А вот попробуем!

— Гулять, так гулять, — бойко сказала Мамочка, покупая у сидевшего за столиком сонного молодого человека сразу пять жетонов. На это дело была истрачена непривычно большая сумма денег. Но это же ради Мальчика!

— Давай, дорогуша. Я хочу, чтобы ты сейчас сыграл, — Мамочка подтолкнула бледного как мел Эймера к ближайшему автомату. Юноша зачем-то поправил перчатки, нервным жестом начесал чёлку едва не на самые глаза и пролепетал:

— Но я же никогда... Поверьте мне...

— Верю, — отрезала Мамочка. — Играй. Бросай жетоны в щёлочку и делай, что там по инструкции положено. Ну?..

Эймер сцепил зубы и упрямо мотнул головой.

Эймер вновь отказался. Тогда вконец расшалившаяся Мамочка сама бросила в автомат сразу все пять жетонов, пожала плечами и сообщила:

— А я всё равно узнаю, везучий ты или нет. Или везучая я... А, какая разница! Значит, будем играть вместе. Я бросила за тебя жетоны, я и кнопку за тебя нажму, вот так, — Мамочки палец лёг на красную пластмассовую кнопку. — Если ты не решаешься, придётся играть за тебя, хоть я уже, между нами, просто старая вешалка, это тебе пристало...

Мамочка напряглась, надеясь разобрать хоть что-то в мелькании неоновых цифр в девяти окошечках автомата, расположенных в три ряда, и приготовилась жать.

— Нет!!! — в ужасе вскричал Эймер и сделал движение, чтобы оттолкнуть Мамочкину руку. Но опоздал: в тот самый миг, когда его кисть в жёлтой перчатке коснулась Мамочкиной руки, она надавила на кнопку. Тяжело сказать, сделала это Мамочка оттого, что Мальчик слегка подтолкнул её, или наоборот из боязни, что перепуганный юнец всё же помешает осуществить задуманное.

— Играйте за себя! — по инерции докончил просьбу Эймер, хотя дрожащие зелёные цифры уже замерли.

И тут оба увидели, что произошло невероятное: во всех девяти окошечках автомата светились шестёрки! Поразительная по красоте картинка

привораживала, гипнотизировала...

Поскольку Мамочка бросила сразу пять жетонов, число “666” выпало по всем пяти линиям, по трём горизонтальным и двум диагональным. Автомат долго и, как показалось Мамочке, сердито щёлкал, отсчитывая выигрыш, а потом ещё барабанил впустую. Мамочка возмутилась, приволокла из-за столика сонного парня. Тот посмотрел на окошечки с цифрами, вздрогнул, открыл автомат специальным ключом, заглянул в его недра, извинившись сказал, что недавно снимал кассу, и в автомате просто не хватило жетонов. Почесав затылок спросил, будут ли удачливые посетители развлекаться дальше или желают сразу получить выигрыш деньгами.

— Я думаю, не стоит повторно искушать судьбу, как ты считаешь? — спросила Мамочка. Эймер не ответил. Он вообще выглядел плохо, весь дрожал, как осиновый лист. На него просто нельзя было смотреть без жалости!

— Да ну тебя! — задорно крикнула Мамочка, — Нам так повезло, а ты... ты... Да очнись ты, Эймер! Нельзя же так волноваться, в самом деле. Мы рискнули и выиграли! Вдобавок, весь риск уже позади.

— В самом деле, — как-то неуверенно согласился Мальчик и сделал неловкое движение, то ли отряхивая с рукавов несуществующую пыль, то ли просто нервно дёргаясь.

Мамочка поняла, что ничего путного сейчас от Эймера не добиться, и сказала избавившемуся от полусонного состояния кассиру, что забирает выигрыш. Молодой человек беспрекословно отсчитал деньги.

— А теперь кутить! — воскликнула Мамочка и увлекла Эймера в недра гигантского продуктового отдела. Мальчик наконец оклемался, пробормотал:

— Да, начинающим везёт.

— Вот именно! — воскликнула Мамочка, которая расходилась пуще прежнего. Она ведь и не подозревала, что подобные суммы можно выиграть с такой поразительной легкостью.

Итак, на “дурные” деньги были закуплены: роскошный подарочный торт, бутылка марочного креплёного вина в плетёной корзинке, коробка конфет с ликёром, куча всякой сдобы и банка самого дорогого растворимого кофе. Оставшиеся деньги Мамочка воткнула в карман отнекивающемуся Эймеру.

Устраивать кутёж решили у Мамочки, ведь не могла же она войти в “зелёный” гостиничный номер Мальчика! Поэтому они, взявшись за руки и оживлённо болтая, заторопились в её скромную квартирку.

— Эй, вы... Эй!..

Отделившаяся от стены дома перекошенная фигура преградила им путь, Мальчику на плечо легла волосатая лапища.

Фигура звучно рыгнула, их обдало забубённым ароматом давно не мывшегося пьяницы.

— Пошёл вон, — спокойно сказал Эймер, но сам стоял как вкопанный и руку пьяницы со своего плеча не сбрасывал.

— Тебе, тебе, образина, — по-прежнему спокойно сказал Эймер. — Если уберёшься сейчас, тебе же лучше будет.

— Убью-у-у-у!!! — замахнулся бутылкой. Мамочка вскрикнула и отшатнулась. Эймер по-прежнему не двигался. Мамочка запоздало дёрнула его за рукав — и подивилась каменной нерушимости его тела.

— Не меня, её, — спокойно сказал Эймер, слегка мотнув головой на спутницу. Мамочка с ужасом посмотрела на него, подумав, что бедняга с перепугу спятил. Но в этот миг бутылка выпала из дрогнувших пальцев пьяницы и с глухим хлопком разбилась вдребезги.

— Ты... ты чё? — пьяница опешил. — Ты чё?.. Ты, гад паразитский... ты ж у меня буты... бутылку... вышиб, гад... Я ж её выпить мог... и сдать... А ты...

— Уберёшься ты или нет? — строго спросил Эймер и только тут догадался ткнуть Мамочку локтем в бок: мол, не волнуйся. Пьяница между тем попятился, бормоча ругательства, споткнулся о бордюр клумбы, с трудом нагнулся и, довольно промычав, выворотил из него полкирпича.

— Бежим... — выдохнула Мамочка. Эймер не двигался.

— Не-ет, не-ет, я тебя порешу, тебя, — забормотал пьяница, примериваясь, как лучше швырнуть камень. — Ты, гад, во всём виноват. Бабу свою подставляешь... не бережёшь... Ты у меня бутылку выбил! Чёрт!!! Чёрт ты!!!

Из груди пьяницы вырвался бешеный воинственный рёв, он размахнулся. Почему Эймер ничего не предпринимает?! Мамочка ринулась вперёд, чтоб закрыть собой глупого юнца, добровольно подставившегося под неотвратимый удар бандита, и с запозданием поняла, что не успеет его защитить...

Впрочем, ничего страшного не случилось. Вместо того, чтобы запустить кирпичом в Эймера, пьяница изо всех сил швырнул его оземь, попал прямо в собственную ступню, дико заорал, схватился за раздробленные ударом пальцы и запрыгал на здоровой ноге, однако не удержав равновесия, упал. Хрустнуло стекло, пьяница истошно взвыл: катаясь и извиваясь по земле, он напарывался на всё новые и новые осколки бутылки...

— Вот теперь пошли, — Эймер наконец шевельнулся, подхватил под руку онемевшую от изумления Мамочку и повёл вдоль улицы.

— Скажи... а ты серьёзно предлагал ему ударить меня бутылкой? — задала она наконец мучавший её вопрос. Эймер засмеялся тихо и покровительственно.

— Что вы, Мамочка! Я просто сделал то, чего он никак не ожидал. И алкаш конечно же растерялся, сами видели. А вас я бы никогда не предал, уж поверьте...

— А удобно? — Эймер явно смутился.

— Удобно.

— Хорошо, — юноша улыбнулся.

— А почему ты не убегал от него? И меня держал... — в словах Мамочки прозвучал лёгкий упрёк.

— А зачем? — с самым невинным видом спросил Мальчик. — Вы...

— Ты...

— Ты же видела, что он даже на ногах стоял с трудом. Чего ж от него в таком случае бежать! Даже больше: именно в случае бегства этот ханурик мог запустить камнем или бутылкой. Таким типам ни в коем случае нельзя показывать спину. А так вы...

— Ты...

— А так ты видела, до чего ловко он сам с собой управился. И кирпичом себя повредил, и осколками. Нечего таких бояться!

— Ты такой смелый, — Мамочка доверчиво обняла руку Эймера. — К тому же, такой тонкий психолог... Здорово ты победил его.

И почувствовала, как юноша вздрогнул.

— Ошибаешься, он победил сам себя, — немного волнуясь, заметил Эймер. Мамочка не стала спорить, и досадное происшествие с общего согласия предали забвению.

Вскоре подошли к дому, где жида Мамочка, поднялись в её квартиру. Дома Мамочка переоделась в миленький пушистый халатик и тапочки, полила фиалки (она завела их недавно, а до тех пор держала дома одни лишь кактусы). Мальчик в это время поставил на огонь чайник с водой, и когда Мамочка вышла в кухню, тот уже закипел. Она разрезала торт, выставила на стол конфеты, вывалила в вазу сдобу и приготовила две чашечки растворимого кофе.

— Жаль, что я не умею готовить, — ни капли не стесняясь, призналась Мамочка. — Небось, Пиоль варит кофе лучше?

— Ерунда, я привык к растворимому, это в вашем... в твоём отделе меня начали баловать, — сказал Мальчик, неумело откупоривая вино. Потом они очень мило кутнули.

— Ещё бы! — Эймер закатил к потолку глаза, изображая высшую степень восторга.

— То-то же...

Под самый конец славного кутежа, когда от торта осталась половина, коробка конфет была разорена, кофе приготовлен и выпит повторно, а бутылка опустела, когда приятное тепло растеклось по телу, во рту стало вкусно, в животе — сытно, а в голове — звонко, Мамочка с непонятным ей самой волнением, томлением и в то же время с лёгким испугом посмотрела на Эймера. Неведомо почему, но её начали одолевать сомнения относительно диагноза, вычитанного в медицинской карте Мальчика...

Э-э-э, да ведь Чикита клялась и божилась, что у Мальчика всё в порядке... Что за наваждение?! И если Эймер не имик, а мужчина... Никогда в жизни Мамочка не доходила до такого безрассудства, чтобы напиться в компании, по сути, незнакомого мужчины. А тут — нате, пожалуйста! Набралась... А вдруг... Интересно, что Эймер сделает дальше? По телу побежали противные мурашки...

Все переживания Мамочки так ясно отразились у неё на лице, что Мальчик грустно усмехнулся, затем вздохнул. Страхи поблекли, но окончательно не рассеялись.

Тогда Мальчик приблизился к ней, помог встать, прислонил к стене, поставил почему-то опрокинувшийся табурет. Потом взял Мамочку под локти и осторожно препроводил в комнату, где уложил на кровать, над которой действительно висел знаменитый портрет, положил ей под голову подушку, накрыл ноги пледом и тихо сказал:

— Не бойся меня, сестра моя, невеста. Вертоград заключён, — и ещё тише, уже едва слышно добавил: — Заключён и опечатан печатями неснимаемыми, сестра моя, невеста.

Мамочка аж привстала на кровати, удивлённо хлопая глазами.

— Ты знаешь?.. Но откуда?!

Эймер подошёл к двери, ведущей в кухню, опёрся плечом о косяк, протянул к ней руки и начал читать нараспев:

— Ты тоже любишь этого Соломона, — сказала Мамочка и улыбнувшись, смежила слипающиеся веки. Какой милый мальчик этот Эймер! Братик...

— Я ухожу, сестра моя, невеста, — услышала она голос Эймера. — Не бойся и спи. Вертоград заключён.

— Тебя проводить? — спросила Мамочка уже сквозь сон.

— Ещё чего не хватало, — ответил Эймер. — Пусть я не полноценный мужчина, но всё же не обижай меня.

“Ну, тогда спокойной ночи, Братик”, — однако эта фраза ей уже приснилась, вслух её Мамочка не произносила.

(Далее…)