(…Назад)

— Смейтесь! Смейтесь все! По Городу объявлен День Траурного Смеха! — вопили в один голос Стены. Люди послушно хихикали, смеялись, хохотали, надрывали животики.

А Маргаритка как всегда затерялась в каком-то глухом районе и задумчиво бродила в зеркальной тени неведомых ей улочек и переулков. Бледно-салатовый бутон ее ротика не морщила ни единая складочка фальшивой улыбки.

“Странно все же, — размышляла Маргаритка. — Вот умер новый Президент, а все смеются. Конечно, так предписывают Стены, но мне почему-то совсем не хочется этого делать. Президент был... был хорошим, добрым, умным, мужественным человеком, а все смеются”.

Маргаритка старательно обошла матовую лужицу дождевой воды и продолжала размышлять:

“Могу ли я смеяться? И должна ли смеяться? Ведь у меня не только Президент умер, но и Роза. Она была отвратительной девчонкой. Она занималась недостойным делом, когда умерла. Но ведь она была моей подругой, пусть не лучшей, но все же подругой. Во всяком случае, из-за ее смерти я не могу, просто не могу смеяться!”

Маргаритка остановилась перед рыже-розовой надписью на асфальте, преграждавшей путь. Там было лишь одно слово:

раньше

“Да, раньше. Наверное, когда-то над смертью человека не смеялись. Учебник по начальной этике утверждает совсем другое, но я чувствую, что так быть просто не может. Кто-то перешагнул через это. Вот так перешагнул!”

Маргаритка переступила через рыже-розовое слово, которое тут же исчезло с асфальта, и продолжала свой путь.

“Перешагнул один раз один человек, потом два раза два человека. Дальше — больше. А теперь... Неужели я осталась одна? Не может...”

— А ну стоять!

Дорогу загораживали трое здоровенных парней с оскаленными в ухмылке пастями.

“Надзорный патруль. Я попалась”, — ужас сковал девушку надежнее наручников. Она не заметила, как вышла из яркого переулка на широкую площадь. Теперь наказание неизбежно.

— Пошли с нами, девка! — весело хохотнул средний патрульный и сделал своей лапищей приглашающий жест.

— Она попалась!

— Попалась, попалась!

— Попалась та, что не смеялась!

Изредка проверяя хорошеньких (и не очень хорошеньких, но все же подходящих) девушек на прозрачность согласно какому-то старому глупому приказу и причмокивая потом языками, патрульные пробивали в стене злорадствующих рож неверный коридорчик, который тут же смыкался у них за спинами. Всем была охота посмотреть на схваченную. Конечно, на их месте Маргаритка ни в коем случае не вела бы себя так. Она бы убежала и забилась подальше в какой-нибудь отдаленный тупичок, лишь бы не видеть страданий несчастного пленника. Ведь никто не знал заранее, какой приговор вынесет Суд. Говорят, сейчас всю процедуру как-то автоматизировали, и осужденных ссылают на долгий срок неведомо куда. Поэтому Маргаритка, покусывая от волнения салатовые губы, на всякий случай прощалась с этим взбалмошным, изменчивым, но таким близким и горько-родным миром, с ультрамариновым солнцем и рыжим небом... Жаль, птиц не было. Они исчезли неизвестно куда несколько недель назад.

Тут шум толпы перекрыли пронзительные вопли: “Покайтесь, грешники! Покайтесь, приспешники диавола!”

Шумная толпа швырнула к ногам патрульных Белого Кардинала.

— Покайтесь, грешники, — тупо пробормотал он, растекаясь по пыльному асфальту. Девушку поразила крайняя степень отчаяния, написанная на лице старика.

— Он тоже не смеется! — галдела тола.

— Он не смеется!

— Нарушает!

— Тоже нарушает!

— Ведите с собой и его!

Маргаритка шагнула к Кардиналу и склонившись проговорила:

— Вставайте. Я помогу вам.

— Прочь, диаволово семя! Изыди, изыди! — взвыл Белый Кардинал, отпрянув от протянутой руки Маргаритки с завидной для его сухой стариковской внешности прытью.

— Но почему вы не хотите, чтобы я вам помогла? — изумилась девушка.

Белый Кардинал принялся шептать, лихорадочно шевеля пальцами и вращая красными воспаленными глазами:

— Четыре коня Апокалипсиса, четыре коня скачут по земле, несутся по проклятому городу и вытаптывают все на своем пути. И счастлив будет тот, кто попадет к ним под копыта, ибо смерть его будет легкой и быстрой. А символ этого проклятого Города — блудница, восседающая на звере багряном с семью головами и десятью рогами. И разрушит Господь Город, и сразит блудницу, и разрубит семь кос ее на семь частей! И испепелит багряницу и порфиру ее, и золотую чашу в руке ее.

Костлявый палец Белого Кардинала трясся у колен Маргаритки.

— Не приму я от тебя помощи, потому что проклята ты и проклято все, что коснется тебя!

Толпа топила в кривляющемся хохоте треугольник патруля. Казалось, Маргаритка притягивала не только кардинальский палец, но и жалящие пальцы всей толпы.

— Но я... но я не... — слова не шли Маргаритке в горло, как куски жирного мяса в жару. Ее малахитовые глаза, обычно напоминающие два сердцевидных листочка, совсем округлились. Маргаритка чувствовала унижение и оскорбление столь остро, как никогда прежде. И... неужели он знает?..

— Солнце еще не скроется за горизонтом, как окунешься ты в блуд и непотребство и будешь проклята, — прошипел Белый Кардинал. — Ибо блуждал я по Городу и искал Деву Белотраурную или Деву Чернорадостную, а ты зеленая. А что есть в Городе зеленого? Лягуха в сточной канаве! Плесень на объедках! Зеленые помыслы и желания зеленых юнцов! Мерзость, мерзость, мерзость! И быть тебе лягухой!

Кардинал опустился на асфальт, дико выпучил глаза и неожиданно слезливо заголосил:

— Покайся! Поцелуй крест. У меня остался настоящий, может, последний настоящий крест на земле!

Старик судорожно копался в складках одежды, но никак не мог извлечь драгоценность. Бросив наконец свое безнадежное занятие, забубнил:

— Настоящий крест. На нем распят Спаситель, а не идол с молоховой душой и маммоновыми глазами. Смотри, грешница! Вот кто пожрет тебя!

Маргаритка, пришедшая в ужас от слов Кардинала, оглянулась и затрепетала, потому что поверх моря голов вздымался ромб с распятым Золотым Богом. Едва девушка вскрикнула, как Золотой Бог вспыхнул черным пламенем и исчез.

— Ладно, хватит разговоров.

Старший патрульный вразвалочку подошел к Белому Кардиналу, деловито ткнул его носком начищенного сапога под ребра и со смехом рявкнул:

— А ну пошли, поганка бледная!

По дороге в участок Маргаритка размышляла, насколько справедливы слова Кардинала. Когда-то, один-единственный раз, трое незнакомцев дурно обошлись с ней. Безусловно, это ни в коем случае не было “блудом”, так как происходило против воли Маргаритки. Однако несносная Роза донимала ершисто-колкими насмешками не только Ириску, а вообще всех “приличненьких”. Поэтому как-то раз Маргаритка не выдержала и, бледно-зеленая от смущения, выложила надоедливой подружке причудливую смесь самого слезоточивого романа Орхидеи Вуминелли и какой-то уж очень древней истории о миссис Констанции Бонансьес. Роза принципиально не смотрела книг, поэтому возможность раскрытия обмана полностью исключалась. Услышав историю Маргаритки, она рассентиментальничалась и два дня выспрашивала подробности. Потом несмотря на это неделю пыталась заглянуть в малахитовую бездну глаз подруги, чтобы узнать, действительно ли у “этого мерзавца” был черный галстук бабочкой или всего лишь синий. Потом еще неделю поднимала Маргаритку на смех за то, что она не смогла “облапошить дружка”. И лишь после этого утихомирилась.

Сейчас девушка пристально вглядывалась в развевающийся белый балахон Кардинала, в его густые серебристые волосы и пыталась понять, являются ли грехом вымышленные подробности ее воображаемого похождения. Два дня она безобразно, бессовестно и пошло сочиняла события, слова, прикосновения и изгибы тел, таинственные или нескромные места встреч. Два дня купала свою душу в грязи. Роза смаковала услышанное, была безмерно счастлива и столь же безмерно завидовала подруге. Но не два дня, а все это время Маргаритка спрашивала себя, хорошо ли она поступила. Конечно, она лишь воображала, как бы все происходило, останься те трое незнакомцев с ней подольше. Но хорошо ли это? Учебник по начальной эстетике говорил, что очень плохо. Учебник по основам медицины полностью соглашался и даже грозился поставить Маргаритку на учет, если ее туманные намеки были правдой хоть на треть. К счастью, девушка умела разговаривать с Учебниками.

Но теперь — Белый Кардинал!.. И тут же — Золотой Бог над толпой...

Неужели воображаемая грязь стала реальной и замарала ее душу и тело? Неужели Кардинал увидел эту грязь? Каяться ли ей? Открыться ли перед Кардиналом? И как это сделать после того, что произошло на площади и уязвило Маргаритку до глубины души?

Девушка плелась за Белым Кардиналом и все никак не могла решиться. Обрубки Мыслей лихорадочно суетились в ее изумрудной пушистой головке. Наконец перед ней встала ясная и простая Перспектива. “Спасет тот, у кого на шее будет особая примета. Что за примета, не знаю, но — особая!” — шептала Перспектива, стараясь не шевелить губами.

На подходе к участку движение замедлилось. Хохочущая толпа никак не желала расступаться. Маргаритка томилась в ожидании и в то же время ощупывала взглядом шеи окружающих. Она пыталась отыскать примету. Вопреки затаенной надежде, у всех были шеи как шеи: без шрамов, родимых пятен или ожогов. Тем временем Здание внимательно следило за девушкой двумя огромными глазами-окнами, в каждом из которых по нескольку раз отражался ослепительный ультрамарин Солнца. Наконец участок распахнул двери-рот и проглотил патруль вместе с Маргариткой и Белым Кардиналом, выплюнув прочь часть затесавшейся внутрь толпы.

Коридор вполне отвечал характеру Здания участка. Он никуда не сворачивал и не извивался кишкой. Он тупо и прямо доставлял уличенных к месту суда. В более спокойной обстановке Маргаритка непременно принялась бы рассматривать это сердце участка (или его желудок, кому как нравится). Но сейчас ее взгляд бегло скользил по шеям находившихся здесь людей. Неужели...

Маргаритка замерла.

На бычьей шее взгромоздившегося на столе в центре комнаты парня блестели сразу две цепочки с украшениями. Чуть пониже острого кадыка висели семь медных подковок, одна меньше другой. А в ложбинке между ключицами притаился ромбик с Золотым Богом, который так же пристально рассматривал Маргаритку, как фасад Здания участка. Будучи не в силах выдержать этот взгляд, она прикрыла глаза густотой хвойно-зеленых ресниц.

Девушка не скоро пришла в себя от внезапно пробудившейся надежды. Когда же способность связно думать вернулась, она принялась усиленно наблюдать за парнем. Тот все сидел на столе, скучающе болтая ногами. Время от времени он начинал приглаживать упрямую шевелюру, не желавшую приглаживаться, или делал такие движения, словно пропускал через кулак огромную окладистую бородищу. Маргаритка представила, как бы выглядел этот парень с бородой, и невольно пришла в неописуемый восторг.

Потом парень спрыгнул со стола и принялся расхаживать по комнате. Он подходил к стенам и слегка постукивал по ним кулачищами, иногда упирался в них руками и словно пытался раздвинуть. И все время притопывал скрипящими черными сапожищами. Видимо поэтому Маргаритке на мгновение померещилось, что ходит парень не по комнате, такой жалкой и невместительной для его огромной фигуры, а по прочному белокаменному помосту, где со всех сторон веет вольный ветер. “Медведь в клетке”, — с восхищением подумала девушка. Вот сейчас его коричневая униформа (точь-в-точь фальшивый клоунский костюм на храбром солдатике!) лопнет, и оттуда полезет бурая шерсть...

Впрочем, ничего подобного не произошло. Парень подошел к схваченным (которых, кстати, было довольно много в комнате) и принялся с нескрываемой насмешкой слушать Белого Кардинала. Тот обращался с пламенной речью к стоящим справа от стола:

— ...И ходил я три года по Городу нашему, протянувшемуся из конца в конец земли, и заглядывал в лица жен и дев наших. Что же было в их лицах? Блуд и мерзость, мерзость и блуд, говорю вам! Все они наследовали прародительнице и прагрешнице Еве, проклятой соблазнительнице Адама. И убедился я, что достойного следует искать лишь среди мужей и юношей. Слышите ли вы меня?

Стоявшие справа от стола люди с прежним молчаливым вниманием взирали на Кардинала и даже не собирались отвечать. Не успела Маргаритка задуматься, отчего они так вежливо и внимательно смотрят на рот говорящего и не произносят ни слова, как парень зычно хохотнул и сказал:

— Зря стараешься, поганка. Эти люди глухие. Они доставлены сюда, так как не слышали о Дне Траурного Смеха и поэтому не смеялись вместе со всеми.

“Как глуп Кардинал”, — подумала Маргаритка, жадно впитывая всей душой мощную фигуру парня.

Кардинала несколько смутила ошибка, но ненадолго. Он вдруг хлопнул себя по правому боку, просиял, порылся в складках плаща и извлек тонкий золотой крестик с изображением Спасителя.

— Вот он! Вот последний в своей истинной правоте символ на земле! — торжественно изрек Белый Кардинал. Он бросил косой взгляд на глухих, но тут же обратился к людям, стоящим по левую сторону стола: — Все равно эти увечные ничего не поймут. Но вы, имеющие уши, услышьте! Имеющие глаза, узрите! Вот истинный Бог! Сам кроткий лик Его, безмерное страдание за нас, грешных, пусть подтвердят мои слова. Вглядитесь в эти израненные руки и особенно — в израненное сердце. Люди, разве вы не видите...

— Нет, не видим, — сказал один из стоявших слева от стола. — Мы слепы. Мы не смеялись, когда думали, что за нами никто не наблюдает. Нас выследили и схватили.

Белый Кардинал впал в отчаяние, а Маргаритка даже немного порадовалась в душе допущенной им второй раз подряд ошибке. Уж очень это был противный старикашка, очень противные слова говорил про нее... и по сравнению с его убожеством парень был так хорош!.. Спаситель...

— Однако мы все слышим, — продолжал слепой, напрягшись как струна. — И я не понимаю, Кардинал, неужели вы слепей меня?! Разве нет во всем Городе ни одной женщины или девушки, чистой сердцем?

— Тебе ли рассуждать о цвете и свете! — возмутился Кардинал. — Если бы достойная Дева была здесь, Спаситель Сам сошел бы с креста и подал ей руку. Но чистыми являются лишь два цвета: белый и черный. Белый есть символ печали и траура, а черный есть символ девственной чистоты! На пути в этот Дом скорби попалась мне одна блудница... Вон та зеленая жаба, — Кардинал презрительно ткнул пальцем в сторону вздрогнувшей Маргаритки. — Так вот она...

Слепой вытянул руки по направлению к девушке, пошевелил пальцами и презрительно начал:

— Эх, святой отец! Неужели вы не видите всей...

— Не болтай много, Свирхен Кливси, здесь это не положено, — сказал парень с добродушной веселостью и пошутил: — Длинный язык укорачивает жизнь.

“Он предан своему делу. Он — это долг. И даже по-своему остроумен”, — подумала Маргаритка, с нежностью разглядывая широкие плечи и огромные ладони парня. Он спасет ее, непременно спасет! И как должно быть надежно с ним...

— А вы, Кардинал, отдайте-ка крестик мне. Такие штучки давно должны быть конфискованы. Это еще одно нарушение. Вы и за него ответите.

Парень вынул из обессилевших пальцев Белого Кардинала распятие и бросил его в небольшой тигель, стоявший в углу комнаты. Через некоторое время огненная струя расплавленного золота устремилась в формочку, из которой вскоре выпало миниатюрное изображение Золотого Бога. Казалось, это простое действие окончательно сразило Кардинала.

— Вот так-то лучше, — заметил парень.

“Да, весь он — это долг, подчинение закону. Пусть даже закон этот не всегда хорош”, — восхищенно думала Маргаритка.

— К порядку, Мастер! — неожиданно раздался старческий голос. Парень нехотя, но все же послушно преобразился. Лицо его сделалось вдохновенным, коричневая униформа натянулась под напором мускулов.

— Всем встать! Никому не двигаться! Суд идет! — отчеканил парень.

“Так его имя Мастер!” — подумала девушка и слегка вздохнула. И в это мгновение глаза их встретились. Как показалось Маргаритке, в его взгляде сменились все выражения от гнева за нарушение торжественной тишины до самого горячего сочувствия и даже полуслепого обожания. Кто знает, не увидела ли девушка лишь отражение своих собственных чувств! Во всяком случае, те несколько секунд, пока Суд торжественно входил в комнату, Мастер пристально (возможно, слишком пристально) оценивал Маргаритку с головы до ног.

Потом всех схваченных судили. В центре комнаты, прямо перед столом, находилась витиеватая кованая крышка люка Справедливой Машины. Мастер поднял ее. Суд зачитывал каждому (даже глухому) замеченные факты и обвинение, весело кряхтел, почесывал лысину под пыльным париком, с таинственным видом скреб под мышками и передавал обвинение Мастеру. Тот в свою очередь вручал листок с обвинением подсудимому, подводил его к люку, кричал в гулкое черное отверстие: “Справедливая Машина, рассуди такого-то!” — и сталкивал человека в люк. Маргаритка, видевшая всю процедуру впервые, внутренне трепетала. Предпоследним к Справедливой Машине подвели Белого Кардинала.

— Господи, Боже мой! На тебя уповаю, спаси меня от всех гонителей моих и избавь меня; да не исторгнет Он... — заунывно молился старик, готовый принять, как казалось, любую напасть. Однако, заглянув в люк, он подскочил так, что серебристые волосы взметнулись над головой и визгливо запричитал: — На Господа уповаю как же вы говорите душе моей “улетай на гору вашу как птица” ибо вот нечестивый натянул лук стрелу свою приложил к тетиве...

Несмотря на упрямое ожидание спасения, мысль о котором завладела всем ее существом, Маргаритка с раздражением подумала: “Вот противный старикашка! И как это смеет он сопротивляться Мастеру? Ведь это одно удовольствие — подчиняться... моему Мастеру”.

Между тем терпение парня истощилось. Запечатав рот Кардинала ударом кулачища, он столкнул несчастного вниз. Впрочем, старик с обезьяньей ловкостью уцепился за край люка и пронзительно заголосил:

— Из глубины взываю к Тебе, Господи-и-и!..

— Зови, зови, поганка бледная, — пошутил Мастер, расплющивая каблуком пальцы Белого Кардинала. Истошные вопли замерли где-то в недрах Справедливой Машины, которая не упустила случая передразнить осужденного и немножко повыть:

— Голос мо-о-ой... мо-о-ой... мо-о-ой...

Мастер же отряхнул руки и вполне миролюбиво и спокойно добавил:

— Машина справедливо рассудит вас. Ну что ж, теперь последняя, — и обернулся к Маргаритке.

Девушка с надеждой вглядывалась в парня. Вот сейчас, сейчас он поможет ей, избавит от наказания. Сейчас! Осуждение предшественников проносилось мимо сознания гонимыми ветром клочьями газетных листов. Сейчас!! У нее столько раз уже обрывалось сердце... Занимая место Белого Кардинала, Маргаритка бросила свой самый пронзительный взгляд на широкий лоб Мастера. Ну же!!! Приговор шелестел где-то вокруг нее.

Пронзительный удар гонга вспорол воздух комнаты. Крышка люка захлопнулась. Мастер, который о чем-то яростно спорил с Судом, повернулся к Маргаритке и удивленно проронил:

— Подумать только, как тебе повезло! День Траурного Смеха кончился. Ты останешься безнаказанной.

Не в силах вымолвить ни слова, Маргаритка сделала три неверных шага вперед и привалилась к плечу Мастера.

— Очень жаль, очень жаль, — бормотал Суд, устало покряхтывая и удаляясь. Мастер презрительно и ненавидяще смотрел ему вслед.

— Очень жаль, — отозвалась Справедливая Машина из-под люка.

Очнулась Маргаритка на улице. Мастер сильно тряс ее за плечо и шептал:

— Правда хорошо, когда умеешь затягивать время, а? Я этому страшно рад. А ты?

— О мой Мастер! — девушка благодарно бросилась парню на шею. Он взял ее за подбородок двумя пальцами и развернул лицом к себе. В глубине изумрудных глаз со спокойным удовлетворением прочел то, что и хотел прочесть: собачью преданность, покорность и лучезарную вечную любовь.

— Я в таких делах действительно мастер, — самодовольно продолжил парень и тут же добавил: — И не только в таких.

Маргаритка доверчиво прижалась к Мастеру. Тот приобнял девушку за плечи и решительно повлек за собой.

— Куда мы идем?

— Ко мне конечно, — сказал Мастер. — ли ты против?

— Нет-нет, что ты!

Мастер с удивлением взглянул на нее, но промолчал. Маргаритке даже в голову не приходило отказаться. После своего чудесного спасения она всецело доверилась Мастеру. Душа девушки ликуя парила в надатмосферных высотах. На глаза словно бы опустилась пелена всеобъемлющей любви. Маргаритка рассматривала теперь весь мир и особенно Мастера только через эту пелену. Она пыталась представить глубокую красоту души и благородство Мастера. Прислушивалась к ровному стуку сердца в его груди и гадала, о чем же стучит горячее сердце. Представляла себе его дом. Его комнату. Самого Мастера в комнате...

Постепенно щеки Маргаритки мило позеленели от смущения. Она представила себя в этой милой и такой уже родной комнате. И непременно рядом с Мастером. И он непременно обнимает ее за плечи. Вот как сейчас. Или не как сейчас... а иначе. Девушка зябко поежилась и с трудом оборвала поток мыслей. Ультрамариновое солнце на секунду выглянуло из-за рыжих туч, но увидев Маргаритку с Мастером, пожало лучами и вновь скрылось. Лишь иссушенная старуха-дворничка в черном плаще с огромным черным капюшоном, скрывавшим почти все лицо, и с огромной черной метлой в руках внимательно наблюдала за парочкой. Более того, старуха даже принялась незаметно следить за Мастером и Маргариткой, осторожно ступая и положив метлу на плечо, чтобы не шелестела.

Мастер не заметил ни черную старуху, ни подрагивания плечиков девушки. Он пристально всматривался в полузабытые лица скрипачей, тянувших унылую песню на углу улицы. Их было двое. Юноша и девушка. Оба неряшливо-грязные, в изодранной одежде, и тем не менее с необычайно вдохновенными лицами. Особо грязными были волосы. Они казались серыми, и тем не менее при малейшем повороте головы сквозь толстую коросту пыли пробивался подозрительный рыжий блеск. На голове у девушки восседала крупная белая крыса. Она мирно умывалась, не обращая ни на кого внимания. Вообще-то странно было видеть в Городе крысу сейчас. Вот уже недели три назад животные и птицы, и даже насекомые исчезли, словно их никогда и не было на земле. Мастер еще пристальнее всмотрелся в музыкантов, Маргаритка же рассеянно уронила к их ногам скомканную семиталерную бумажку.

Мастер резко обернулся. Песня сама по себе звучала в воздухе под рыдающие звуки скрипок, однако музыканты бесследно исчезли. Так это же были...

— Чего тебе? — раздраженно спросил Мастер Маргаритку, которая дернула его за рукав.

— Я тебя отвлекла? — извиняющимся тоном прошептала девушка.

— Еще бы! Эти двое... Знаешь, кто они? Рыжий и Рыжая-с-Крысой. Они выбрались из Справедливой Машины.

— Значит, Машина их оправдала, — заключила Маргаритка. Мастер подавил вздох. Наивная девушка даже представить не могла, что Справедливая Машина на самом деле — это всего-навсего бездонный колодец с гладкими стенами, и осуждает он сброшенных одинаково: смертью вдребезги.

— Да, конечно. Оправдала. Я и не сообразил — быстро согласился Мастер, делая на ходу памятную зарубку огромным складным ножом на маленькой палочке, извлеченной из кармана.

— Ты устал, — ласково сказала Маргаритка и подумала: “Он действительно состоит сплошь из долга. Бедненький... Нет-нет, также из благородства, жалости и... любви. Иначе он не спас бы меня! Кроме того, любовь к закону — тоже любовь”. Пелена на ее глазах сгустилась. Девушка даже не заметила, как они пришли домой к Мастеру. И если бы довелось на другой же день искать это место, она бы не нашла ни за что.

— Свари кофе.

Ворчливые слова Мастера вернули Маргаритку к действительности и заставили осмотреть комнату в поисках буфета. Жилище Мастера выглядело внутренне фальшивым, так как сквозь конторскую прилизанность всюду угадывалась дикая медвежья берлога. Единственными настоящими (в смысле отражения истинного лика владельца) вещами были висевшие напротив входа репродукции с картин, что неопровержимо доказывало Маргаритке пристрастие Мастера к искусству и к истории одновременно. Первая картина изображала девушку в белом одеянии, горящую на костре, и бритоголового священника, который грубо тыкал ей в отрешенное лицо распятие на длинном шесте. Вторая картина открывала панораму залитого ярким солнцем морского побережья, где люди, одетые подобно Белому Кардиналу (только одежда их была черного или коричневого цвета) пытали других людей, голых, смуглых и удивительно маленьких.

— Какая древность! Это завоевание так называемого Нового Света? — неуверенно спросила Маргаритка.

— Ага, — подтвердил Мастер. — А другая картина называется “Орлеанская девка”. Видно, ничего себе была. Это я из конфискатов вырезал. Вот когда умели жить!

— А мне почему-то кажется, что все это сказки, — прошептала Маргаритка. — Новый Свет, Старый Свет... На земле есть один-единственный Город, он — это вся земля, и больше нет ничего.

— Сказки, — проворчал Мастер. — Я вот слушаю тут твои сказки, а где же мое кофе?

Маргаритка мигом управилась и впорхнула в уже милую ее сердцу комнату с чашечкой ароматного напитка в руке и с улыбкой на лице. Улыбалось втайне и ее сердце, но Мастер не заметил этого. Он окатил Маргаритку ледяным взглядом. Девушка замерла и смущенно спросила:

— Что-нибудь не так? Ты устал?

— Устал, — Мастер сверлил глазами влажный от огорчения лоб Маргаритки, выдерживая паузу. — Впрочем, не очень. Я думал, затащить тебя ко мне будет несколько труднее.

— Почему ты?..

Девушка замерла с открытым ртом. Конечно же, Мастер лжет! И вовсе он не устал. Просто вслед за Белым Кардиналом почувствовал налет грязи у нее на душе... Давешние сомнения с новой силой охватили Маргаритку. Девушка медленно опустила кофейную чашку на пол, на цыпочках подошла к Мастеру и прошептала:

— О, я знаю! Я чувствую! Я гадкая, грязная, недостойная тебя...

— Давай сюда чашечку, — мрачно потребовал Мастер. Девушка подала ему кофе в огромной щербатой чашке, однако Мастер грозно приказал: — Не ту, другую!

Пелена любви на глазах Маргаритки магниево вспыхнула. Как бы перевоплотившись в собственную тень на ослепительном фоне, прежние страхи сменились отчаянным желанием.

Нет, не могут быть такие мысли грязными! Они рождены неосознанной любовью. Любовь Мастера лишь направила их, оформила в нечто конкретное и осязаемое. То, что воображала тогда Маргаритка, должно быть ему особенно приятным. И она сумеет доставить высшее блаженство своему Мастеру!..

— Так я и чуял. Не повезло.

Не вынимая соломинки из чашечки, Мастер вместе с этим шумно прихлебывал подстывший кофе.

— Я... не понимаю... — едва прошептала счастливая Маргаритка.

— Чашечка-то твоя с трещиной, — разочарованно проворчал Мастер и продолжал с презрительной ухмылочкой: — А я-то думаю, отчего ты так легко со мной пошла и так сразу подставилась! Ну и дурак же я! В общем-то я мастерски распознаю нетронутых, но все же ошибся. Ах ты, артистка! Настоящая артистка. Так ловко притворяться... Для того ли я не отправил тебя в Машину?

Пелена любви колыхалась перед малахитовыми глазами-листочками Маргаритки сплошной лиановой стеной, которую нет-нет, да и взрывали буйноцветия орхидей, божественно прекрасного лотоса или сказочного папоротника. И никакое, даже самое жестокое разочарование Мастера, не в силах было распороть эту стену.

— Нет, мой Мастер, ты у меня первый. Первый. Те трое не в счет, — бормотала девушка.

— Ах, значит трое, — продолжил тем же тоном Мастер и неожиданно выкрикнул: — Эй, вы откуда?! Вон!!!

Зеленолианная завеса всколыхнулась и выстрелила побегами душистой сирени. Маргаритка попыталась удержать вырывающегося из ее объятий Мастера. Впрочем, он и сам не мог вытащить соломинку вопреки собственному желанию.

— Кто вы такие?

Ему ответил ржаво-визгливый смех и удивительно живой голос Розы:

— Иррорги.

Маргаритка попыталась изнутри раздвинуть лиановую завесу. С трудом проделав это, девушка действительно увидела над собой умершую подругу. Роза кривлялась со свойственной ей развязностью. Она выглядела почти великолепно. Даже страшной раны на голове, которая со времени похорон так и стояла перед глазами Маргаритки, не было. Лишь какая-то туманная, едва заметная прозрачность делала Розу чуть-чуть нереальной, да еще пожалуй рот она намалевала больше обычного.

— Роза, ты жива, — прошептала Маргаритка и потянулась к подруге сквозь лиановую завесу. Тут же золотая рука усмирила девушку своей холодной тяжестью.

— Лежи, не шевелись, — прошептал перепуганный Мастер.

Завеса осыпалась лепестками магнолий. Маргаритка ясно увидела, что Золотой Бог придавил ее и Мастера к прочной дубовой кровати.

— Откуда он... — девушка не договорила. На шее Мастера висел пустой ромбик, фигурка исчезла с распятия. Холодный пот ужаса прилепил к его загорелой коже семь медных подковок.

— Ты что... подстерегал нас? — пролепетала Маргаритка, обращаясь к Золотому Богу. Тот лишь осклабился, выставив вперед свои вурдалаковские клыки. Роза развязно хохотнула, и ее облепило мужество других чуть-чуть прозрачных лиц. Среди них Маргаритка узнала лишь неподражаемого Бандальмахара Дукса, его тринадцатую любовницу (имя которой не помнила) и величественного Президента, по которому только-только отзвучал траурный смех.

— Подстерегал. Иррорг подстерегал, когда тебя охватит пламя страсти И из кольца испепеляющей напасти Уже не вырваться... — Бандальмахар Дукс театрально уронил руки и низко поклонился. Роза шумно забила в ладоши. Любовница Дукса с пренебрежением сказала:

— Ты, комедиант, прекрати ломаться.

— А чего, очень здорово, — возразила Роза. Остальные нестройно загалдели. Дукс пожал плечами и обратился к Маргаритке обыденным тоном:

— Что ж, это так. Мы вас выследили. Мы — это мы все, иррорги. Мы подстерегаем, когда люди блуждают в грехе, и в этот момент настигаем и выпиваем их.

Мастер съежился и задрожал. Маргаритка судорожно раскрыла бутон салатовых губок. Под тяжестью одеревеневшего от ужаса Мастера ей трудно было дышать.

— Все вы боитесь, — презрительно бросил Золотой Бог, ласково поглаживая по голове ту самую Перспективу, которая недавно стояла на пути Маргаритки и таинственно намекала на спасение от Мастера.

— Да, все мы боимся, пока мы люди, — подтвердила Роза. — Но потом... Ух, как здорово: выпивать живую душу из человека!

Маргаритка задрожала, потому что действительно боялась за своего Мастера, боялась, что ему будет плохо, что его сейчас... убьют?! Нет, только не это!

А Мастер забился под мощной золотой дланью, вопя во все горло:

— Да, легко, в самом деле легко.

Иррорг-Мастер поднялся на ноги, звучно охлопывая свое чуть-чуть прозрачное, но по-прежнему буйно-волосатое, новое тело. Расправил плечи. С презрением пнул собственный труп. Наклонился и снял с остывающей обезображенной шеи цепочку с семью подковками.

— Эй, артистка, вставай, — окликнул Мастер Маргаритку. Чей-то горький смех сухо прошелестел в распахнутых настежь дверях квартиры, мелькнул черный плащ. Мастер обернулся, но успел рассмотреть лишь кончик метлы.

— Это так, Смерть увязалась, — пояснил Золотой Бог. — Таскается за нами, карга старая, и ждет чего-то... Но что с Маргариткой, в самом-то деле?

Золотой Бог подошел к телу девушки и погладил ее спутанные изумрудные волосы.

— Эй, вставай. Покинь это тело, зачем...

Но тут произошло нечто такое, от чего все иррорги шарахнулись кто куда. Труп Маргаритки широко распахнул выпитые глаза, которые совершенно утратили очаровательное сходство с листочками и стали похожи на зеленоватые печеные яблоки со сморщившейся кожурой.

С усилием раскрывая разорванный рот, из горла вылетели скрипы:

— Ма-а-а... Ма-а-а... Ма-а-а-сте-ееер...

Девушка не сала ирроргом. Хромая и пошатываясь, брела она по комнате, протягивала сухие руки вперед и все звала:

— Ма-а-а-асте-е-е-ер, где-е-е ты-ы-ы?

— Вон! Вон отсюда! — завизжал Мастер-иррорг. — Вон! Ты не давала мне бежать, пока я был жив! Ты не давала мне спокойно стать ирроргом, обдувая своими дурацкими лепестками! И почему я не отправил тебя в Справедливую Машину?!

— Хорошо-о-о, я исче-е-езну-у-у-у на-а-авсегда-а-а... Проща-а-ай, — и пошла шаткой деревянной поступью, но не к двери, а прямо к Глицинии Коннигане, имя которой позабыла. Тринадцатая любовница неподражаемого Дукса попятилась, однако вместо того, чтобы отойти в сторону и пропустить слепой труп, вскрикнула, осела на пол и пробормотала, хватаясь за грудь:

— О, что со мной? Что? Я горю! Я не могу больше выдержать! Я!..

Она действительно вспыхнула ярким бенгальским огнем и начала кататься по полу, отчаянно вскрикивая. Тут же Президент растерял все свое величие и сдавив себе горло тяжело шлепнулся на пол, а какая-то женщина вздулась шаром и звонко лопнула...

— Бежим отсюда, — приказал Золотой Бог. Дважды повторять не пришлось. Толкая друг друга и отчаянно ругаясь, иррорги бросились вон из квартиры. В опустевшей комнате осталась одинокая Маргаритка. Она слепо ощупывала рваные раны на трупе Мастера, вытирала ладонями пятна голубой крови и скрипела:

— Во-о-от ты где-е-е... Встава-а-ай, встава-а-ай...

Но труп Мастера не шевелился, а Мастер-иррорг вместе с остальными был уже далеко.

(Далее...)